Как-то, помню, выехал я с группой
Из восьми врачей и фельдшеров.
Нас проинструктировали скупо,
Всё понятно было и без слов.
Два купе мы заняли. Расселись:
Кто на верхней полке, кто внизу.
Песни в этом поезде не пелись
Те, что могут высекать слезу.
Вскоре чай горячий появился,
Сухари и сало – всё в ходу.
Но не долго этот ужин длился,
В январе, в сорок втором году.
"Самолёт!" – сказал майор бывалый,
Спрыгнул вниз, шинель свою надел.
Был он и сердитый, и усталый,
И на нас с тревогой поглядел.
"Самолёт!" – сказал майор бывалый,
Спрыгнул вниз, шинель свою надел.
Был он и сердитый, и усталый,
И на нас с тревогой поглядел.
В тот же миг как будто раскололи
Наш вагон на тысячи частиц!
Раненый майор хрипел от боли,
Видимо, не знающей границ.
...На ветру металась занавеска,
Под ногами – стёкла от окна.
Вдоль состава, вспыхивая резко,
Бомбы рвались возле полотна...
Поле было с белыми снегами,
И светила яркая луна.
На земле виднелась под ногами
Чёрная воронка не одна!
Самолёт ещё перед уходом
Пару раз спикировал на нас,
И по очумевшему народу
Били пули в профиль и в анфас.
Рассказать, что было, невозможно!
Был мороз, по снегу не пройти.
Раненых несли мы осторожно
В целые вагоны на пути.
В лунном свете всё белее мела.
И вагоны будто бы в мелу...
Из восьми нас трое уцелело,
Из Сухинич прибыла подмога –
Медики, ремонтников отряд...
А у нас – всё та же путь-дорога,
Как у нас в народе говорят.
В санотделе армии спросили:
Где же все врачи и фельдшера?
Пули, я сказал, их покосили,
Восемь было нас ещё вчера!
Получив чуть позже направленье,
Снова в путь в машине грузовой.
Тыловые кончились волненья,
Впереди огни передовой!
И не знал, вернусь ли я обратно.
"Газик" в неизвестность уносил.
Знал лишь то, что в нашем деле ратном
Ещё много требуется сил...
И что нет ни фронта и ни тыла.
Вся страна на фронте и в бою!
Мысль эта вспыхнула, застыла,
Чётко в память врезалась мою!
