КАТЕРИНА КОСТИЧ

Джими – энергичный, молодой на вид восьмидесятилетний мужчина. Легко, быстро может идти бок о бок с пятидесятилетними. Это происходит раз в неделю на репетиции фольклорного коллектива для пожилых людей Федерации русских канадцев в Торонто, членом которого он является с семи лет, когда его отец, переехав в Канаду, впервые взял его и сразу записал в школу русского языка и фольклора.

Джими, уроженец Белоруссии Ефим Стефанович, говорит по-русски, но не так хорошо, как по-английски. А казачок танцует и сегодня, конечно, больше символично. Раньше он был солистом в фольклорном коллективе. Он мог аккомпанировать себе на губной гармошке, на которой он играл и в оркестре Федерации.

«Нужно сохраниться в новом мире, лучше сказать, в чужом мире, в котором ты застрял. Поэтому шансы на нормальное развитие у тебя такие же, как и у растения. Не каждое привитое растение приносит плоды, но когда оно хорошо принято, может позволить себе восхитительный сюрприз в своем окружении. Самое главное – защититься от порыва ветра, чтобы не быть унесенным ветром негостеприимства и подозрительности к вам как к новичку; не получить комплекс слабака (скороевича), неспособного адаптироваться к новой среде, найти убежище. В новой обстановке найдите свою среду, круг людей, похожих на тебя по привычкам, с кем ты чувствуешь себя, как дома», – Джими услышал эти слова от своего отца. Он слушал их с тех пор, как помнил себя. Он слушал их бесчисленное количество раз и может слушать в любое время дня и ночи вновь. Он не помнит, чтобы любая другая история, любая другая тема так врезалась в его память. С другой стороны, никакая другая тема не повлияла так сильно на его приверженность к Федерации и на систематическую пожизненную этническую деятельность.

Джими непривычно танцевал казачок, каждый шаг сопровождался весельем с улыбкой, иногда с гримасой и лукавым подмигиванием. На его лице было написано внутреннее удовлетворение. «Вкладывайте в танец все свое сердце, пусть ваша душа поет, каждый раз танцуйте так, как будто этот танец всей вашей жизни, преданно, воодушевленно, со всем сердцем!» — так Джими говорил своим ученикам в фольклорной школе в двухэтажном здании Федерации русских канадцев. Он долго не понимал, почему в детстве так преданно слушал своего отца, почему для него было вполне естественно каждую неделю заниматься в школе танцами или в хоре. Со временем ответ на этот вопрос появился, сначала смутно, но затем становился все более ясным. Наконец, ему стало совершенно ясно, что всё это было связано с отъездом отца из родного края. Джими прекрасно знал причину переезда в неизвестную страну. Сам отец много рассказывал ему об этом. Судьба эмигрантской жизни оставила шрамы на психике всех членов его семьи, но это, с другой стороны, было стимулом позвонить на родину издалека и постепенно восстановить внутренний баланс, по крайней мере, среди второго поколения эмигрантских семей. Тот, кто знал Джими лучше, знал историю его отца.

Джими рассказывал об этом весело и много, дополняя эту историю автобиографическими подробностями. Соответственно, рассказ Джими происходил попеременно то в прямой, то в косвенной речи.

СТЕФАН

Отец Джими, Стефан Миронович, иммигрировал в Канаду в 1930 году. Его родное село Гвозницу Брестской области, в западной части Белоруссии он впервые покинул в детстве, чтобы учиться в России и Польше. Через четыре года он вернулся на свою родину. Снова уехал с тяжелым сердцем, когда ему было около 35 лет, лишь «временно, на определенный период времени», в чем он убедил себя, когда отправился в белый свет. Будучи крестьянином, он был очень привязан к своей земле. Однако, когда его отец разделил семейную собственность на две части между двумя своими сыновьями, ни у кого из них не было достаточно земли для обработки. Вряд ли Стефан мог прокормить свою семью – жену и троих детей.

В поисках решения ему пришла в голову мысль отправиться на просторы Канады, на фермах и в лесах которой не хватало рабочей силы. Он подсчитал, сколько он должен заработать денег, чтобы купить хороший участок земли и расширить свою собственность. Только это имел он в виду, когда отправился в западную Канаду. Он остановился в Саскачеване. Это было лето. Его первой работой был сбор листьев табака и урожая фруктов. Работал усердно, рад был сразу найти работу, не зная тогда, что после окончания летнего сезона найти новую будет сложно.

Когда он планировал свою временную эмигрантскую жизнь в Канаде, отец Джими, вероятно, не был достаточно информирован, потому что не думал о Великой экономической депрессии, которая захватила его в свой маховик, как только он начал работать. Он был ошеломлен, захвачен стихией социального потрясения и справился с нею, как и все остальные. Он быстро обнаружил некоторые возможности движения в условиях общего потрясения на рынке и бирже труда. В поисках работы люди бросились кто куда. Путешествовали, в основном, на поезде по всей Канаде и Америке. Люди путешествовали, хотя почти ни у кого не было денег, чтобы купить билет. Люди бросались в вагоны без плана и определенного направления, но с расчетом найти любую работу. Та хаотичная ситуация становилась драматичной, когда внезапно в вагоны вторгались контролёры и полицейские, не жалевшие дубинок и прикладов. Пассажиров без билетов выгоняли из вагона, зачастую не дожидаясь следующей станции, хотя уже поезд шёл на всех парах. Сама человеческая жизнь не имела ценности, кроме случаев, когда безбилетные пассажиры могли показать немного денег. Им впоследствии продавали билеты до указанного пункта назначения. И тогда контролёры смотрели на нарушения сквозь пальцы, не спрашивая, на какой станции они сели в поезд и почему не купили билеты сразу.

Повествование Джими напоминало сцены из документальных фильмов, которые он видел в кинотеатрах Торонто и которые совпадали со свидетельством его отца о худших экономических годах депрессии: толпы людей толкаются локтями, чтобы войти в поезд, бегут за ним, прыгают в вагоны, когда поезд уже в движении. Как на войне или как беженцы, они стекались навстречу поездам, держались, крепко вцепившись в двери вагонов, как тонущие люди, хватающиеся за соломинку. Эти вагоны были их единственным доступным окном в мир. И их видение мира сводилось к (бесплатной) поездке в другой город, другую провинцию, где могла быть работа. Мысли, амбиции, стремления этих людей, судя по их поведению, по мимике, сосредоточенной только на том, чтобы втиснуться в полные вагоны ценой выдавливания кого-то из поезда, были очень атавистическими, сгущенными в инстинкт поддержания голой жизни. Типично для ситуации, которая заставляет человека бороться за выживание. Это выражение лиц людей на плоту после кораблекрушения. Все чувства сливаются в инстинкт поддержания жизни любой ценой. Именно такими были персонажи на двух старых черно-белых фотографиях, которые Джими носил во внутреннем кармане пиджака вместе с некоторыми другими вырезками из газеты в качестве документации.

Во время Великой экономической депрессии, когда более половины трудоспособных людей были безработными, у всех вновь прибывших эмигрантов жизненные амбиции сводились к поиску любой работы и только самосохранению. У отца Джими постоянный поиск работы был похож на ненасытный голод. К этому его побуждал страх, что он кончит свою жизнь в чужой стране без следа, что он исчезнет не по своей вине, без возможности отправить известие об этом своей семье. А он вошел в мир не из-за приключений, готовый идти по терниям в поисках земли обетованной.

Он был типичным эмигрантом с менталитетом печалбара, для которого не существовало земли обетованной, который приготовился жить в чужой стране с целью обеспечить себе лучшую жизнь на родине. Единственная причина и цель его пребывания в Канаде или любой другой зарубежной стране заключалась в том, чтобы иметь более быстрый и больший заработок, чтобы скорее вернуться домой к своей семье. Поэтому он был неустанен в поисках работы, до абсурда. Он бросался из одного конца Канады в другой, часто безрезультатно, подверженный воображению, словно Дон Кихот за ветряными мельницами.

Стефан Миронович воспринимал анархию железнодорожного транспорта как выигрыш в лотерее. Ему быстро пришла в голову идея путешествовать по Канаде, чтобы изучить все возможности получения постоянной работы. Уже на второй год весной он проделал путь от Саскачевана до северного Онтарио и там нашел работу в лесу дровосеком. Сезон вырубки деревьев продолжается с апреля по август. Дерево сначала срубают. В среднем деревья были толщиной в метр и двадцать сантиметров. Потом кору сдирали топором (сегодня машина счищает кору), укорачивали ствол до четырех футов, а затем связывали по четыре дерева в сноп. Соединенные деревья, наконец, загружали в тележку.

За одно срубленное, очищенное и связанное дерево платили два с половиной доллара. Отец Джими валил и обрабатывал три таких дерева в день, а это считается отличным результатом. По тем временам это был хороший заработок. Но эта работа была сезонной, продолжительностью пять месяцев в году. Стефан Миронович времени терять не стал. Он в конце августа вернулся в Саскачеван, где работал сборщиком фруктов, овощей и табака. Помимо работы у него была еще одна веская причина остаться в Саскачеване. Он мог общаться с русскими, украинцами, поляками и особенно с духоборами.

В западных провинциях Альберта и Саскачеван эмигранты, в соответствии с эмиграционным законом могли пробыть один год, в течение которого должны были заработать достаточно, чтобы сводить концы с концами. План заключался в том, чтобы эмигранты переезжали в ненаселенные районы вместо того, чтобы стекаться в города и подвергать опасности рабочие места канадцев. На маленькой ферме с домом они могли жить семьей. Жена и дети оставались дома, а мужья уходили работать на руднике, на железной дороге или в лесу. Вот как-то это закончилось.

Если бы эмигранты обратились за SOCIAL WELFARE (социальной помощью),что было обычным явлением при кульминации экономической депрессии, после 1930 года, когда эта помощь была установлена, потому что без этой помощи не выжил бы каждый пятый канадец, их бы немедленно депортировали. Как только они становились гражданами Канады, их нельзя было выгнать, даже если они откажутся от тяжелой работы: на руднике, на железной дороге, ферме или в лесу. Также существовали ограничения для эмигрантов на переезд из западной Канады в Торонто. Чтобы получить разрешение на такой шаг, им приходилось вносить залог в тысячу долларов.

ДУХОБОРЫ КАК ПЕРВЫЕ СОСЕДИ

Благодаря постоянному переезду с запада на юго-восток Канады и наоборот, без каких-либо затрат, отец Джими, в разгар экономического кризиса, сумел найти работу и в 1938 году даже сэкономил 500 долларов, чего ему хватило, чтобы купить землю в Белоруссии. Однако тогда все уже знали, что в Европе будет война, и Стефан Миронович временно отказался от возвращения в свою страну. Сэкономленные деньги депонировал в канадском банке в качестве гарантии приезда семьи.

Его соседи-духоборы, с которыми он был связан, как с родными, были его спонсорами. Он общался с другими новичками в Саскачеване славянского происхождения, но духоборы сыграли важнейшую роль в его семейной жизни. Он воспринимал их как своих собственных детей. Он оставался привязанным к ним всю свою жизнь, и эту любовь и привязанность к ним передал своим детям, особенно Джими, который был членом их организации в Торонто.

В истории о своем отце особенно самую длинную главу Джими всегда посвящает духоборам. Они сыграли такую большую роль в жизни его отца и всей семьи и повлияли на формирование характера и жизненные привычки как взрослых, так и детей, что Джими не только чувствует необходимость, но и считает своего рода долгом рассказать историю своего отца, поделиться как можно большей информацией о духоборах. Иногда появляется повод, чтобы они стали главными героями его истории, и тогда она может длиться часами, если у него есть внимательный слушатель.

В кармане пальто Джими держал целых три сложенных страницы из «Вестника», старейшей русской газеты Канады (основана в 1931 году), из которой в середине своего рассказа он читал подчеркнутые отрывки, в основном, исторические о духоборах, наверное, для того, чтобы его высказывания, явно субъективные, показались убедительными. Духоборы, кстати, были постоянными подписчиками «Вестника», в котором они могли прочитать о важных событиях своей религиозной общины. Долгое время у них был и собственный корреспондент. Для достоверности рассказа Джими о своем отце вот несколько подчеркнутых цитат из газеты «Вестник» о духоборах, вышедших из-под пера М. Стулова под названием «Плакун-Трава» (Перевод К.К.): «Четвертый корабль с русскими поселенцами – членами «Христианской общины всемирного братства», как называли себя духоборы, отплыл в Канаду, в порт Галифакс, в конце мая 1899 года. Местные жители с интересом наблюдали за необычными путешественниками в рубашках из грубой льняной ткани.

Консервативная пресса тут же откопала "боевые топоры", обвиняя правительство за разрешение проникнуть в страну фанатичной русской секте, которую еще Павел Первый преследовал в России. После такого приёма потерпел неудачу договор о поселении тех 7500 русских сельских жителей в районе Эдмонтона. Им пришлось искать другое географическое пространство – более отдаленное.

Общественное движение духоборов развернулось в восемнадцатом веке, его корни уходят в реформу Русской Православной Церкви при Патриархе Никоне, проводившуюся в России на целое столетие раньше. Духоборы поставили под сомнение большинство церковных обрядов и догматов. Они считают, что каждый человек несет в себе частичку Бога. Он в каждом из нас, свое откровение доступно каждому, посредничество священника не требуется. Духоборцы верят, что смерть забирает у человека только тело. Его душа, разум продолжают жить, оставаясь в памяти, истории человечества. Чем больше добра каждый из нас сделает за свою жизнь, тем дольше это останется в памяти и сердцах людей.

Все духоборы исповедуют пацифизм и верят в возможность всеобщего братства. За свои убеждения духоборы прошли через тяжелые испытания. Эти русские сельские жители обращаются уже более двух столетий к человечеству с просьбой, чтобы люди отказались от насилия, и именно поэтому они были приговорены к вечному изгнанию из своей страны... Верные своему принципу непротивления злу, духоборы искренне верили, что своим примером они смогут изменить человечество и что люди должны перестать истреблять друг друга. Они терпеливо несли это бремя на своих плечах, убежденные, что страдают во имя счастливого будущего людей.

Несмотря на репрессии властей за отказ от военной службы, их движение ширилось и в середине XVIII века оно простиралось от Дона до Камчатки.... Трагедия произошла в 1895 году, когда жители трёх районов Закавказья, в основном духоборы, собрались на Петров день, чтобы в знак протеста бросить в огонь все найденное оружие. С берегов Черного моря русские сельские жители обратились ко всему миру с предложением прекратить войны, остановить гонку вооружений.

Месть, которую совершил Николай II в отношении духоборцев, ужаснула цивилизованный мир – более тысячи человек, каждый девятый участник антивоенного протеста был забит до смерти или умер от пули, многих посадили в тюрьму, сослали в Сибирь. Узнав об этом, Лев Николаевич Толстой, которого всегда интересовала жизнь духоборов, попросил своего друга Павла Бирюкова узнать подробности об их страданиях и выяснить возможность им помочь. В итоге последовал призыв помочь духоборам покинуть Россию и таким способом спастись от преследований имперских властей... Начался сбор средств. Лев Толстой ускорил завершение романа «Воскресение» и все доходы от продажи книги направил в пользу пострадавших.

После долгих переговоров правительство Канады согласилось принять духоборов и расселить их в своих западных провинциях. Канадское правительство предоставило поселенцам более 700 000 акров прерий на северо-западе. Это была прекрасная земля для земледелия... Тридцать тысяч духоборов проживают сегодня в Канаде, в ее западных провинциях: Саскачеван, Альберте и Британской Колумбии. Около половины из них до сих пор исповедуют свою религию и сохранили родной язык. И все они оставались приверженцами пацифизма. Они направили свою делегацию в Россию с целью изучить возможность вернуться на родину.

В Канаде духоборы быстро вступили в конфликт с властями, поскольку не согласились с частной собственностью на землю и на присягу английской королеве, с объяснением, что такой образ жизни лишает их свободы. Они считают, что выделенная им земля принадлежит всей духоборской общине, а не отдельному человеку, потому что земля, как вода и воздух, не продается. Самая фанатичная ветвь духоборов, называвшая себя «Сыновьями свободы», долгое время отказывалась подстраиваться под законы и в знак протеста голыми вышла из своих деревень и провела демонстрацию. Около тысячи так называемых независимых постепенно адаптировались к современной жизни, их дети пошли в канадские школы и стали инженерами, врачами, ремесленниками и др…

Историю о духоборах Джими начинает с первого контакта его отца с ними. Это было в деревне Вукенен в Саскачеване, где англосаксы составляли лишь 20 процентов населения. Остальные были славянские народы, и среди них духоборы, которые, как и православная религиозная секта, представляли закрытую общину. Отец снял в той деревне небольшой домик с садом. В той части истории о своем отце Джими делает паузу, закрывает глаза и продолжает наводящим на размышление тоном от первого лица:

«Я помню приезд в Саскачеван и тот первый дом, как будто это было вчера. Мне кажется, что именно эти первые впечатления запечатлелись в моей памяти сильнее всего. Мне было десять лет, когда я с мамой и двумя сестрами – одна была старше, другая младше меня, плыли на корабле в город Квебек.

Как только я начну о том говорить, перед моим взором возникают болезненные сцены на корабле. Мои сестры заболели морской болезнью. Из-за их рвоты и заботы матери у меня остались не очень хорошие воспоминания об этой поездке. Моя мать сказала мне не смотреть на волны, чтобы мне тоже не было плохо. Я совершенно другим представлял себе плавание на корабле и открытое море. Это должно было быть захватывающим приключением, типичным для воображения мальчика моего возраста. Вместо этого скука, усталость и утомление одолевали нас на протяжении всей поездки. Мы не могли дождаться её конца. Мать потом часто упоминала эту дату: 1 мая 1930 года.

Вечером того же дня мы продолжили путь поездом в Саскачеван. В нашем вагоне был только один пассажир. Мама достала одеяло, и я сел рядом с этим мужчиной на двух сиденьях в лежачем положении, а сестры сгрудились рядом с матерью. Я быстро заснул. Меня разбудила вспышка дневного света через стекло. Я сел и посмотрел в открытое окно в бесконечную равнину. Она показывала небольшие дома на крупных фермах на переднем плане, а на заднем плане лес с невысокими деревьями.

Я помню, поезд останавливается, но тот вокзал, где нас ждал отец, не помню в деталях. Но я очень хорошо помню объятия отца и то, как он сильно поднял меня выше плеч. Он был такой же высокий и стройный, как и прежде, только мне показалось, что кулаки у него были очень развиты, а лицо загорелое, с вырезанными двумя глубокими морщинами вокруг губы, грубее, чем на фотографии, которую моя мама хранила на комоде в нашем доме.

Я помню наш первый дом в Саскачеване, как будто я сейчас переступаю его деревянный порог. В том доме была всего одна комната. Отец сделал перегородки из штор. За одной занавеской была кровать, на которой я спал между двумя сестрами, а на кровати за второй занавеской спали мои мать и отец. Из другой мебели мне больше всего запомнились большая печь с духовкой и кастрюля на плите с всегда горячей водой, потому что было очень холодно. В доме не было никаких устройств. Мы использовали дождевую воду для стирки летом, а зимой мы растапливали снег. Вода, которую мы пили, была очень жёсткой и богатой минералами, поэтому мы избегали использовать ее для чего-либо, кроме питья. Деревянный туалет находился за домом, к нему шла тропинка через сад. Мать стирала белье в жестяном корыте, поставленном на деревянную скамью за домом, а сушила его на веревке, проложенной в саду.

Зимой она стирала в доме так же, как и снаружи: она ставила жестяное корыто на деревянную скамейку без спинки вдоль одной стороны стола, где могли поместиться четыре человека. По другую сторону стола, у стены, стояла еще одна скамейка для сидения вместо стула. Мы ели из жестяных тарелок, но мы имели и деревянные, украшенные цветами ярких красок , которые мать привезла из нашего дома в Белоруссии. Она выставляла их по воскресеньям и по праздникам. Как только я увидел эти тарелки, мои глаза заблестели от слез, приступ ностальгии высвободил мои скрытые страдания.

В такие моменты я вдруг вставал из-за стола и выбегал из дома. Я проклинал себя за то, что сделал жизнь моей матери несчастной, как будто ей нечего было беспокоиться о том, как справиться с бедностью. Я все время задавался вопросом, почему мы переехали куда-то хуже, чем то место, откуда приехали. Жизнь в родной деревне была несравненно лучше, хотя мы до сих пор там были бедными.

Мать и мы, трое детей, имели право пользоваться всего одной комнатой в родительском доме моего отца. У бабушки и дедушки тоже была своя комната. Другую половину дома использовал мой дядя со своей семьей. Это было небольшое жилое помещение. Но мы хорошо проводили время. Несколько лет отец присылал моей матери доллары. Это было не так уж и много, чуть больше десяти долларов в год. Но моя мама с такой суммой отлично экономила. Она могла даже одолжить деньги другим, завоевав особый статус в селе. Еще у нас была газовая лампа, а большинство жителей деревни использовали только обычные свечи. Больше всего мне недоставало общения, разговоров, анекдотов, шуток, смеха. Девушки и женщины собирались вокруг костра прясть шерсть или вязать свитера и носки, а мы, дети, сидели рядом с ними и скручивали шерсть в волокно или сматывали скрученную нить в маленькие клубки. И мы смеялись, смеялись...

В Саскачеване не было такой простоты и здорового смеха. Однако в этих очень плохих жилищных условиях бывали и у нас моменты удовольствия и расслабления. Спасибо духоборам, которые рядом с нами открыли двери гостеприимства, мы купались в бане по старинному русскому обычаю. Духобор Новак Шонов имел на своей ферме сауну и ванную комнату. Вода нагревалась раскаленными камнями. Сначала хорошо потели, а потом обливались водой с мылом. Мы ходили к Новаку купаться, когда хотели. Члены его семьи никогда не брали с нас плату за эту услугу.

Они также предложили нам и еду, что моя мама очень ценила, поэтому она начала помогать им в домашних делах. Мать считала своим долгом ходить к ним на работу, а взамен получала продукты и товары. У духоборов не было денег, потому что они сами работали не за деньги, а в обмен на товары. Моя мать сроднилась с ними, чему способствовало и то, что она свободно говорила по-русски. Зимой, когда отец оставался дома, он работал у духоборов бесплатно, но получал продукты для еды.

Он любил ту жизнь, говорил, что ему хорошо с ними, потому что они честные, не обманывают. Веской причиной того, что мой отец в основном общался с духоборами, был также и русский язык. Когда отец приехал в Канаду, кроме английского как официального и обязательного языка, он не хотел говорить ни на каком другом языке, кроме русского, а в нашем доме в Белоруссии говорили на украинском языке. Когда я позже, после того, как мы переехали в Торонто, спросил, почему он не присоединился к украинцам и почему мы дома больше не говорим по-украински, он мне ответил: «Я сам учился на русском языке и получил образование на русском языке, и, кроме того, помни, что я тебе говорю: здешние украинцы из Западной Украины, и они всегда были антироссийски настроены. Они родом из Галичины, Львов и Брест находились под Польшей. Большинство украинцев в Канаде – галичане». Мой отец утверждал, что еще до Второй Мировой войны 40% населения Польши были не поляками, а украинцами, белорусами, литовцами и евреями, и что они не чувствуют себя и сегодня поляками.

Однако наша жизнь отличалась от жизни наших лучших друзей, духоборов. Они жили очень религиозно и не только по воскресеньям, как католики, но постоянно. Так как они были против убийства животных, то были вегетарианцами, а мы добывали мясо. Это были немалые расходы для нашего бюджета, но без мяса мы не могли обойтись. Так как холодильника у нас не было, мясо готовилось к употреблению, как только его привозили с бойни. Отец говорил, что мясо нужно есть свежим, иначе не есть вообще. Он покупал замороженную белую рыбу, пойманную в озере Виннипег, и зимой вывешивал её на улице, но достаточно высоко, чтобы не допускать животных. Мы снимали её с веревки, когда нам нужно было поесть».

И когда он вспомнил свое обучение в Саскачеване, Джими снова больше всего упоминал о духоборах, как будто больше ничего не помнил. Он вспомнил о своей самой строгой учительнице Полине Шонове, дочери их соседа Новака, где купались по-русски вдоволь. Так, он вспомнил случай девушки, тоже из духоборской семьи, которая училась с ним в той же школе, только в старшем классе. Она покинула духоборскую общину и вышла замуж за одного белоруса из семьи, которую её родители знали. Он также вспоминает духоборских экстремистов, которые отказались идти в обычную школу, поэтому в знак протеста они подожгли здание школы и ходили голыми возле школы. Они принадлежали к радикальной группе Sonnet of Freedom (“Сонет Свободе»). Канадскому правительству пришлось организовать специальные школы для них. Джими, как и другие канадцы, осудил этих экстремистов и сказал, что, к счастью, это очень маленькая группа и что по ней не следует судить о большинстве духоборов, которые благородны и разумны.

Духоборы пришли все вместе в Саскачеван, но были разбиты на большие группы. Многим пришлось отправиться в провинцию Британская Колумбия, но и там они быстро стали соринкой в глазу. Когда перед первой мировой войной была введена всеобщая воинская обязанность, они отказались идти в армию.

С духоборами был близок не только мой отец, но и другие натурализованные канадцы также тепло отзываются о них. Канадский ученый с мировым именем, популярный автор телесериалов о красоте природы и защите окружающей среды человека, объявленный одним из десяти важнейших канадцев Давид Сузуки упоминает духоборов в своей автобиографической книге. В одном интервью, которое я слушал по радио, он рассказывает о том, как духоборы помогли его семье в трудные дни. Когда Канада объявила войну Японии в 1942 году, японцы, жившие на своей территории, были отправлены в трудовые лагеря. Ту же судьбу познал и отец Давида, которого отправили в лагерь в маленьком городке в Британской Колумбии. Два года спустя правительство конфисковало небольшой бизнес семьи Сузуки, и Давид вместе с матерью и сестрами также были помещены в лагерь, находившийся далеко от того, в который загнали его отца. На меня сильное влияние оказала его книга «Метаморфозы», в которой он пишет об этом».

ПЕРЕЕЗД В ТОРОНТО

Когда разразилась Вторая мировая война, в промышленных центрах по всей Северной Америке военная промышленность работала полным ходом. Появилась потребность в рабочей силе. Джими продолжил рассказ от первого лица:

«Это и стало причиной того, что мой отец переехал в Торонто. Он был хорошо информирован о возможности найти постоянную и хорошо оплачиваемую работу. По завершении сезонных работ в Саскачеване, которые последние три года длились с апреля по август, он сказал матери, что уже этой осенью он поедет в провинцию Онтарио, где находится центр канадской военной промышленности, и как только найдет работу, ей нужно собрать вещи, которые стоило взять и сесть на поезд вместе с нами, детьми. Он будет их встречать в Торонто. Не прошло и месяца, как от отца пришло письмо с квитанцией об оплате билетов на поезд. Наш дорожный багаж состоял из двух больших картонных чемоданов и одного большого пластикового пакета. Мама уже договорилась с Новаком Шоновым и его женой, что все вещи, которые они не унесут – да их и было немного – раздать духоборам. Они вдвоем последовали за нами на вокзал. Их сын был за рулем большого грузовика. Прощаясь, сначала мама, а потом мы трое детей тоже плакали. И жена Новака плакала. Только он этого не сделал».

О жизни в Торонто Джимми никогда не говорил. Он не чувствовал необходимости в этом. Он подытожил эту часть истории в нескольких предложениях. Он подчеркнул, что отец сразу устроился на работу в военной промышленности на заводы металлургический и радиотехнический и работал на них до пенсии, пока ему не исполнилось 65 лет. Позже его старшая сестра устроилась на работу на оружейный завод. Военное положение предоставило работу. Джимми хорошо помнит ту часть Торонто, в которой они находились:

«Сначала мои родители снимали дом на Грейндж-авеню, на месте Спадайна — Дандас. После десяти лет жизни и работы в Торонто мой отец купил дом. Я помню не только улицу, но и номер: 774. Дафферин-стрит. Дом был куплен за «наличные». Мой отец не любил брать кредит. У него была привычка говорить: «Я не люблю давать деньги просто так. Взять кредит – значит выбросить деньги на ветер и помочь зеленщикам и банкам». Сам он был очень бережливым и заботливым. Он не выходил, не пил, и при этом он не покупал алкоголь. Он не тратил деньги на себя. Мне, мальчику, было трудно понять и тем более одобрить ограничения, наложенные отцом на соблазны, чтобы накопить на покупку дома наличными. Это было несправедливо для меня, когда я прошу денег на кино, а он меня критически предупреждает, что я посмотрел фильм на прошлой неделе и что нужно сделать более длительный перерыв, и не сразу удовлетворять требования детей. Конечно, я не мог знать, каким благом было в то время владение домом, за который не нужно платить с процентами.

Западную часть Торонто, где мы тогда жили в нашем доме, в то время в основном населяли евреи. Многие из них имели свои магазины, небольшие магазины с различными товарами. По их словам, тогдашний «Кесингтон»-рынок назывался «Еврейским рынком», и это название используется до сих пор. Рядом есть еще синагога на Гурон-стрит. Большинство из них были славянскими евреями, особенно из Польши. И какое совпадение – наш семейный врач был еврей из Бреста, моего родного города. Я помню, как моя мама говорила с ним, когда она впервые привела нас в его кабинет. Одно время она часто упоминала ту неожиданную встречу с кем-то из родного города. Я не болел так часто, как дети, поэтому мама редко водила меня к врачу, но нередко мою сестру, которая постоянно плакала. У нее была сильная ностальгия по нашему дому и соседям в Саскачеване. Ей было трудно приспособиться к городскому образу жизни».

Джимми Стефанович (второй слева) в обществе директора чешского «Института Масарика» Франка Иечмена и его супруги. Справа: Милан Челик

ФЕДЕРАЦИЯ РОССИЙСКИХ КАНАДЦЕВ

«Отец сразу отвел нас в Федерацию русских канадцев и записал нас в школу русского языка. Моей старшей сестре было 16, а мне было тринадцать лет, и я также посещал обычную канадскую школу. Я быстро освоил английский язык. Моим лучшим школьным другом был ирландец Джон. Я привел его к нам домой после школы. Мать тут же поставила на стол две тарелки и пригласила его поужинать со мной. Джону понравилось наше славянское гостеприимство, и он хвалил вкус каждого блюда, а маме было приятно, что я тоже в таких случаях всегда съедал все, что она клала в тарелку, чтобы не отличаться от Джона. Кстати, мне иногда удавалось из-за этого отругать маму за то, что она отодвинула наполненную до половины тарелку.

Я помню, что моя сестра оставалась на несколько часов по субботам и по воскресеньям в Федерации и поначалу испытывала культурный шок: пение русских песен, народные танцы, даже общение с канадцами русскими по происхождению, для нее это была совсем другая жизнь, чем та, что была в Саскачеване с духоборами. Наоборот, я сразу адаптировался и с нетерпением ждал поездки в Федерацию, потому что любил петь и танцевать. Время, однако, взяло свое, сестра все меньше и меньше переживала из-за жизни в Саскачеване и начала завоевывать популярность среди молодежи в Федерации. Как и я, она уже не могла представить свою жизнь без народных танцев и пения в русском хоре. Мы продолжали слушать одни и те же истории от своих родителей, а также родителей своих русских товарищей, что некоторые дети, рожденные в своей общине, становятся «бомжами» (беспризорниками), в чем и мы могли убедиться на примерах детей новых эмигрантов из района и школы, не имевших никаких обязанностей; родители даже не водили их ни на какие мероприятия.

Образ жизни в Торонто всеми нами, в большей или меньшей степени, воспринимается как огромное умственное и психологическое усилие и вызов, настолько он отличается от того, который мы оставили позади. Фактически, родителям было трудно с этим справиться, поэтому они передали это своим детям. Федерация на самом деле была рычагом, позволяющим найти баланс между внешним и внутренним миром нас, эмигрантов.

Мой отец подписывался на «Канадский гудок» и «Вестник», на которые также подписывались многие духоборы. У них даже был свой корреспондент. Именно поэтому мы все дома читали «Вестник». Я сохраняю специальный выпуск за октябрь 1987 года, когда я с группой подписчиков газеты и с ее редакторами Шуром Юровским и Валентином Канасевичем отправился в Веригино в провинции Саскачеван на церемонию открытия памятника Льву Толстому. Духоборы классика русской литературы провозгласили святым, потому что он помогал им морально и материально (отдал все деньги от продажи своего романа «Воскресение»), когда им пришлось покинуть Россию, чтобы избежать гнева императора, который не простил им бескомпромиссную антивоенную пропаганду, отговаривавшую людей от оружия и ставившую под вопрос защиту государства.

Мой отец был очень рад, когда члены Федерации русских канадцев переехали в их здание в 1947 году. Федерация и раньше имела собственное здание, но оно было закрыто канадскими властями как Советская собственность, когда в начале Второй мировой войны, в 1939 году СССР подписал с Гитлером пакт о ненападении. «Чемберлен такой пакт подписал с Гитлером еще раньше, в 1936 году, но Англия из-за этого не впала в немилость», – часто комментировал отец.

Второй раз Федерация была занесена в черный список во времена маккартизма, с 1950 по 1954 год. В Канаде в то время премьер-министром был Луи Сен-Лоран. Это был период «охоты на красных ведьм». Сенатор Маккарти опубликовал список советских шпионов в правительстве США. Начались беспрецедентные преследования общественных деятелей, подозреваемых в принадлежности к коммунистам или в сочувствии им. Многие голливудские актеры, режиссеры, писатели, музыканты попали в этот черный список и вынуждены были защищаться и доказывать свою невиновность. Самый известный случай – Чарли Чаплин. Шумным было также дело известного кларнетиста и композитора Арти Шоу, который из-за его левой деятельности и проявления привязанности к СССР подвергся давлению и слушаниям, поэтому он покинул в 1954 году Америку, переехал в Испанию и только через много лет, когда маккартизм стал очень непопулярным среди американской общественности, вернулся в страну своего рождения».

Иногда он упоминал несколько имен известных людей, в основном, Голливудских звезд, занесённых в черный список во время маккартизма, но он не был многословен на эту тему, чтобы не потерять связь с тем, что для него было самым важным:

«Были введены ограничения для всех славянских народов, все газеты и журналы на славянских языках были закрыты, не разрешалось говорить ни на одном из этих языков на улице. Это продолжалось до тех пор, пока доктрина Маккарти не была заменена более толерантной. В любом случае, в 1960-е годы напряженность «холодной войны» ослабела. Но на тот момент я еще не мог получить гражданство. Получил его только, когда Пьер Эллиот Трюдо стал премьер-министром Канады. Мой отец никогда не принимал канадское гражданство. Он даже не просил об этом. Он жил надеждой и мечтой вернуться в свою страну. Единственный смысл его жизни в Канаде была привязанность к Федерации русских канадцев. Я никогда не думал о возвращении, как и моя мать и сестра. Мы вспоминали тяжелую жизнь, и сколькими усилиями и трудом мы содержали свое хозяйство. Наши друзья-духоборы никогда не говорили нам о своем желании вернуться в Россию, хотя мы знали, что такой план в их сообществе существовал. У меня такое впечатление, что они всё-таки приняли Саскачеван как свою новую родину, и замечания в этом смысле высказывались и в моей семье. Небольшое количество духоборов проживало в Торонто. Двое из них посещали моего отца, а он их. И они пришли на его похороны».

В своем рассказе Джимми, как и в жизни, провожал родителей в вечную обитель. Он считал, что таким образом он выполнил свой долг перед ними.

«Я помню последние дни моего отца. Ему было нелегко. Поразивший его инсульт держал прикованным к постели полные четыре года. Он умер в 1975 году в возрасте 79 лет. Он был похоронен на кладбище Проспект в северной части Торонто между улицами Св. Клэр и Эглинтон. На том же кладбище похоронена и моя мать. Несмотря на свою трудную жизнь, она дожила до 96 лет. Последние дни она находилась в пансионате для ухода за престарелыми. Она была подвижной и самостоятельной до своего последнего дня. И она была бы жива, если бы не заболела пневмонией, от которой она скончалась. Священника не было на похоронах моего отца, как просил мой отец, а на похоронах моей матери священник провел обряд, также по ее желанию. Я должен тебе объяснить про похороны моего отца. Он продолжал говорить: «Единственный священник, которого я хочу видеть на своих похоронах, мой друг Антоний. Если он не появится, то никто не нужен». Отец не ходил в церковь, но почему-то уважал священника Антонио и регулярно делал ему пожертвования на гуманитарные акции, которые тот организовывал внутри своей церкви. Случилось так, что поп Антоний не смог прийти на похороны, и мы исполнили волю отца – никто другой не появился. Именно по этой причине на похоронах моего отца не было панихиды».

Если бы кто-нибудь спонтанно спросил Джими, продумал ли он свое последнее желание и принял решение на судный час, он бы совершенно спокойно объяснил: «Это полностью зависит от моего сына. Я подчиняюсь его воле и решению, потому что мне трудно решить самому. Я любил и уважал обоих своих родителей. Конечно, я не хочу, чтобы меня зажарили на «барбекю» и обратили в прах, а не положили в землю». Однако это не было последней мыслью или последним предложением Джими после долгой речи. Чаще всего это дружеское общение и разговор заканчивались демонстрацией памятки, которую он держал во внешнем кармане куртки, и сообщением тем, кто слушал его, и самому себе, что ему предстоит сделать завтра.

Щёлкните здесь, чтобы вернуться к оглавлению.