Сторонники теорий первого вида считают, что все социалистические системы обречены на неудачу, так как имеют «генетические пороки». Социализм в СССР возник незаконно. Он по своей сути был не работоспособен, поскольку он выступал против самой природы человека и свободного рынка. Джек Мэттлок, профессор Колумбийского университета, который был послом США в СССР с 1987 по 1991 год, сказал просто: «Социализм, как его определял Ленин, был об-речён с самого начала, поскольку основывался на ошибочном предположении о природе человека» (3).

В разных вариациях такая теория появляется в трудах Мартина Малиа, Ричарда Пайпса (4), Дмитрия Волкогонова (5).

Действительно, наперекор ее достижениям, советская система имела много недостатков в 1985 году. Одни были связаны с проблемами централизованного планирования - недостаточное количество и качество некоторых видов товаров широкого потребления, отставание в производительности и запаздывание инициативы на местах, медленное распространение компьютеров и других технологий, коррупция и незаконная частная нажива.

Другие проблемы были связаны с политической системой. Некоторые методы, которые были полезными при взятии и удержании власти, оказались проблематичными при обладании властью на протяжении длительного периода. К ним относилось дублирование одних и тех же функций как партийным, так и государственным аппаратом, когда они оба удерживали политическую инициативу наверху и сводили деятельность низовых организаций к совещательным и консультативным функциям: проблема, которая также задевала массовые организации, подобно профсоюзам. Имели место также инерционность форм и уровней повсеместной цензуры, которая была принудительной в зрелом социалистическом обществе, а также привилегии, которые отделяли правительственную и партийную элиту от трудящегося населения.

Немалые проблемы были связаны с холодной войной, которая поглощала ресурсы для сохранения надежности вооруженных сил и поддержки союзников за рубежом.

Некоторые проблемы имели отношение к задаче поддержания высокого революционного духа и высоких партийных стандартов, а также соответствующей марксистской идеологии и образования перед лицом неустанного хода времени и неизбежных искушений бюрократии.

Главное же, тем не менее, заключается в том, что эти проблемы не могли породить кризис, не то чтобы крах.

Кроме того, беда этих теорий в том, что они смотрят на советскую историю как на поворот к неизбежному упадку по причине ее отклонений от человеческой природы, частной собственности и свободного рынка. Хотя эти взгляды господствовали в США в эру Рейгана, мало историков поддерживают исторический детерменизм, основанный на человеческой природе. В добавление к этому, эти теории абсолютно неспособны объяснить, как советский социализм пережил коллективизацию в сельском хозяйстве и германское вторжение во Вторую мировую войну, но распался на части под действием, казалось бы, более легких испытаний в 1980-х годах.

Теория второго типа состоит в том, что народное сопротивление сломало советский социализм. Эта категория напоминает какое-то соломенное чучело, поскольку нет автора, который бы отмечал, что исключительно народное сопротивление сломало советский социализм. Тем не менее, некоторые авторы подчеркивали такие аспекты народного сопротивления, как разочарование интеллигенции (6), протесты рабочих (7), активизация националистов (8) и успехи кандидатов-некоммунистов на выборах. Конечно, недовольство интеллигенции советской системой было довольно распространено. В 1980-х, например, многие видные советские экономисты одобряли рынок (9). Проекты реформ, предлагавшиеся академиками, оказывали в некоторой степени влияние на политику Горбачева, и в этом направлении интеллигенция внесла свой вклад в разрушение советской системы (10).

Другие аспекты народных волнений также сыграли свою роль. Беспорядки в Баку, вооруженный конфликт между Азербайджаном и Арменией, националистические протесты в Прибалтике, забастовки горняков, создание блока либеральной оппозиции на Всесоюзном Съезде Народных Депутатов выступали как важные моменты разрушения советского социализма.

Тем не менее, главным дефектом этой теории является то, народное недовольство появилось скорее к концу, чем в начале горбачевских реформ. Оно скорее было результатом политики Горбачёва, а не ее причиной. Как сказал один остряк, гласность дала советским гражданам право критиковать, а перестройка дала им, что критиковать. В 1985, однако, на старте процесса реформ, народных волнений не было. В то время как некоторые советские люди выказывали недовольство количеством и качеством товаров, служебными привилегиями и коррупцией, бОльшая часть Советов выражала удовлетворение своей жизнью и социалистической системой (11). Даже в 1990-1991 годах, когда советские лидеры двигались к частной собственности, к введению свободного рынка и национальному дроблению страны, советские граждане в значительном большинстве одобряли народную собственность, контроль цен и сохранение Советского Союза (12). В итоге, народное сопротивления действовало скорее как зависимая, чем как независимая переменная, т. е. как продукт горбачевской политики, а не как её основание.

Согласно теории третьего типа, внешние факторы, коренившиеся в холодной войне и глобальной экономике, обусловили крах Советов. Наиболее крайние взгляды в этом направлении сводятся к тому, что предательство по отношению к советскому социализму стало возможным благодаря проникновению ЦРУ в ряды советского руководства.

Предположительно, это проникновение в действительности было гораздо значительнее, чем это может себе представить большинство людей, не очень посвященных в данную тематику. Согласно одному из последних отчётов, «непосредственно перед 1985 года и после со стороны ЦРУ, ФБР и других секретных ведомств США была осуществлена самая масштабная за всю историю отношений с СССР акция по внедрению шпионов во все его структуры узлового значения». Вследствие этого как КГБ, так и ГРУ (Главное Разведывательное Управление армии) того времени, во многих отношениях оказались «проеденными молью», т.е. заполненными агентами США (13).

Тем не менее, если в будущем не обнаружатся документы, свидетельствующие и о непосредственной причастности Горбачева или Яковлева к агентурной сети США, вероятность предположения о том, что ЦРУ сокрушило социализм в СССР, преувеличена. Конечно, были задействованы более мощные внешние факторы, чем ЦРУ.

Как полагали многие авторы, внешнее давление, обусловленное состоянием мировой экономики, технологическими переменами и политикой Картера и Рейгана, несомненно, обостряли экономические проблемы и трудности, которые переживала страна в то время.

Андре Гандер Франк, например, обратил внимание на то, что в поисках выхода из намечающегося мирового экономического кризиса, администрации Картера и Рейгана встали на путь очередного наращивания военных расходов. Это, со своей стороны, вынуждало также и СССР выделять больше средств на нужды обороны. Кроме того, кризис дополнительно обострил проблемы и тех социалистических стран Восточной Европы, которые уже брали займы у западных банков (14).

По мнению Маннуэля Кастельса и Эммы Киселовой, основные деформации в СССР происходили от неспособности его своевременно и эффективно ответить на требования и вызовы со стороны «информационного общества» (15).

Советское общество никогда не наслаждалось роскошью свободного от угрозы внешней агрессии развития. Затраты на оборону и помощь союзникам росли ежегодно и выкачивали ресурсы из социально полезных внутренних инвестиций. В 1980-м Советы предоставили своим союзникам помощь в размере 44 млрд. долларов за год, а расходы на вооружение поглотили 25-30% экономики. Эти потери советской экономики в два-три раза превышают оценки западных экспертов (16). Напряжение холодной войны росло в течение последних лет правления Картера и начального периода президентства Рейгана. Как консерватор Петер Швейцер, так и левый Шон Джервази указывали, что Рейган развязал вторую холодную войну и инициировал многонаправленную стратегию дестабилизации Советского государства (17). Эта стратегия включала удвоение военных расходов («расходы ввергнут их в банкротство»), проект стратегической оборонной инициативы («звёздные войны»), помощь антикоммунистам в Афганистане, Польше и других местах, снижение цен на сырую нефть и газ на мировом рынке (главный источник твердой валюты для Советского Союза), а также использование различных приемов экономической и психологической войны (17).

Конечно, эти внешние факторы давления на Советский режим, бросившие вызов советской системе с множества различных сторон, занимают важное место в объяснении разрушения Советского Союза. Тем не менее, это сильно отличается от того высказывания Петера Швейцера, что «невозможно объяснить разрушение Советского Союза без Рональда Рейгана», который «выиграл холодную войну» (18). Фрэнсис Фитцжеральд провёл более убедительное опровержение роли политики Рейгана. По его аргументам, не существовало явной причинно-следственной связи между внешними факторами и внутренним кризисом» (19). Например, Фитцджеральд утверждает, что возросшие под влиянием «звёздных войн» и других проектов Рейгана военные расходы США не привели к увеличению военных затрат Советского Союза (20).

Многие советские компетентные лица также отвергали ту идею, что гонка вооружений стала причиной краха горбачевских реформ. Так, советский сотрудник военной разведки утверждал, что «представление о том, что горбачёвская перестройка была начата в результате развёртывания программы Рейгана «Звёздные войны» было выдумано на Западе и совершенно абсурдно» (21). Сотрудник советского Института США и Канады дал профессиональное заключение: «Я глубоко уверен, что ни стратегическая оборонная инициатива («Звёздные войны»), ни процесс гонки вооружений не были, в общем, причиной разрушения Советского Союза» (22).

Авторитетные мнения о важности гонки вооружений расходятся. В значительной степени эти дебаты упускают основную проблему. Хотя давление на СССР со стороны США было мощным и разноплановым, оно все же представляло меньшую внешнюю угрозу, чем проводившиеся ранее экономические санкции, саботаж или открытая военная интервенция. Кроме того, это внешнее давление не могло диктовать направление или конкретную форму ответа на него со стороны советского руководства.

Таким образом, можно заключить, специфическая реакция Горбачева на внешнее давление и международные проблемы стала непосредственной и решающей причиной разгрома СССР.

4. Четвертая теория разрушения СССР связывает причины этого события, прежде всего, с имевшим место, по мнению ее сторонников, процессом бюрократической контрреволюции. Эта концепция во многом напоминает взгляды Льва Троцкого 30-х годов.

Троцкий считал советскую систему всего лишь чем-то переходным. Он утверждал, что если новая социалистическая революция не свергнет власть бюрократии, то сама бюрократия станет основой для возвращения капитализма и даже превратится в «новый класс собственников» (23).

В наше время идея о том, что бюрократия в советской системе превратилась в новый класс собственников путем проделанной революции сверху, находит развитие в том или ином виде в трудах Дэвида Коца и Фреда Вейра (24), Джерри Ф. Хью, (25), Стивена Л. (26) и Бахмана Азада. В отличие от остальных, однако, Азад не считает новое общественное формирование классом (27). Взгляды Коца и Вейра, как и Азада, заслуживают более подробного рассмотрения.

Книга Коца и Вейра «Революция сверху» содержит сухие и убедительнейшие доказательства достижений Советского Союза и многих демократических характеристик советского образа жизни. Наряду с этим она дает и довольно подробное представление о том, каким образом Горбачев и его окружение положили начало процессам возникновения и становления коалиций общественных групп, связывавших свое существование и свои интересы с заменой социализма на капитализм.

Во главе антисоциалистического блока этих сил встал Ельцин. При поддержке партийной и государственной элиты ему удалось устранить со своего пути две основные группировки его соперников - «социал-реформаторов» Горбачева и «старую гвардию» КПСС. Сам распад СССР как субъекта многонациональной федерации в значительной степени стал возможным и произошел в специфических условиях борьбы за власть между сторонниками Ельцина и Горбачева. Основной оплот антисоциалистических сил Ельцина находился в самой России, в то время как реформаторы Горбачев делали ставку преимущественно на институты всесоюзного масштаба.

Подобное соотношение сил предполагало, что блок Ельцина сможет сохранить и расширить свою власть и осуществить полное восстановление капиталистических порядков только при том условии, что ему удастся полностью отделить Россию от СССР. А это не могло не привести к распаду всего СССР.

У идей и тезисов, развитых в книге Коца и Вейра немало исключительно сильных сторон и попаданий в самую точку. Они, например, во многом помогли понять и объяснить такую, казалось бы загадку, почему среди нынешних капиталистов и высокопоставленных управляющих сегодняшней России так много бывших членов КПСС и людей, занимавших самые ответственные руководящие посты в прежнем СССР. Каким образом, действительно, могла произойти настолько удивительная на первый взгляд трансформация? А дело было в том, что еще в свое время довольно значительная часть партийно-государственной элиты просто восприняла призывы Ельцина к полной реставрации капитализма как дающие наибольшие гарантии для сохранения занимаемых ею позиций и привилегий по сравнению со всеми остальными платформами. Более того, переход страны к системе частной собственности сулил им также перспективу стать полноправными новыми собственниками, о чем нельзя было даже и подумать в условиях социализма и СССР.

Быстрый провал попытки так называемого государственного переворота, совершённой в августе 1991 Государственным комитетом по чрезвычайному положению (ГКЧП), также можно рассматривать в качестве доказательства массовой переориентации прежней элиты в сторону Ельцина и капитализма. А то, что в этот критический момент и массы, и элита отказали в поддержке как Горбачеву, так и руководителям августовского «путча», предопределило в конечном итоге политический крах как первого, так и последних.

Всем этим можно объяснить сравнительно быстрый и относительно мирный процесс реставрации капиталистических общественно-экономических отношений так же, как и огромные трудности в обустройстве новоявленного капитализма.

Тем не менее, тезис «о бюрократической революции сверху» не совсем убедителен. Так, в авторитетном исследовании Эльмана и Канторовича (28), основанном на интервью с рядом членов прежней партийной и государственной элиты, отсутствуют подтверждения этой «модную теорию» о том, что советская система, якобы, была свергнута самими высшими функционерами партии и государства во имя замены их прежней власти и привилегий на новый статус, основывающийся на частной собственности и личном богатстве. В действительности, эти функционеры, скорее всего, были «неспособны к каким-либо коллективным действиям, будь это в защиту существующей системы или ради ускорения ее краха...». Так называемая «высшая бюрократия», если ее вообще можно было воспринимать как некую обособленную группу общества, скорее всего, всегда была слишком социально неоднородной, чтобы играть роль некой организованной, объединенной политической силы.

Кроме того, если принять, что именно прослойка высокопоставленных служащих явилась тем решающим фактором, который подтолкнул ход развития страны в сторону капитализма, то как можно объяснить тот факт, что и перестройка Горбачева, и меры Ельцина, направленные на укрепление частной собственности и свободного рынка, на деле так же сильно ударили и по интересам и положению центральной бюрократии, численность которой неоднократно сокращалась на десятки тысяч?

По данным книги Коца и Вейра, общая численность советской партийной и государственной элиты находилась в рамках 100 тыс. человек. Даже если допустить, что они могли бы действовать в защиту своих собственных интересов как некая организованная, сознательная и независимая группа, то каким образом тогда можно объяснить столь очевидный парадокс, когда они на деле с одной и той же готовностью поддерживали как марксистско-ленинскую политику Андропова в 1983 году, так и ревизионизм Горбачева в 1987-м и неолиберальную «шоковую терапию» Ельцина в 1993-ем? Неужели все эти в корне отличающиеся одна от другой идеологии могли одинаково обслуживать личные интересы бюрократии?

Кроме того, сам процесс разграбления разных активов государства со стороны бюрократической элиты даже к 1987 году все еще находился всего лишь в зачаточном состоянии (29), несмотря на то, что имелись все признаки вполне преднамеренного активного разрушения КПСС. Феномен присваивания государственной собственности набрал сил только к 1990-91 годам, когда стало уже ясно, что у причин разрухи совершенно иные источники и что они исходят не от аппарата партии и управления государством. Он (аппарат), скорее всего, пытался приспосабливаться к происходящим событиям, чем сам вызывать их или ими руководить. Конечно, часть элиты в силу своих оппортунистических побуждений и стремлений к сохранению власти и привилегий приняла самое активное участие в деле разграбления государственного имущества. Это, однако, не означает, что сами они были среди главных зачинщиков и организаторов этого процесса.

Основная идея книги Коца и Вейра уязвима и еще по нескольким направлениям. С одной стороны, она определенно недооценивает и умаляет значение внешнего натиска империализма как фактора разрушения советской системы и государства. С другой, у её авторов немало иллюзий в отношении самого горбачевского проекта.

Они называют его деяния революцией, а не контрреволюцией, будто между этими двумя понятиями не существует коренного различия в самом их определении и содержании. С их стороны также практически отсутствует всякая критика в адрес односторонних уступок Горбачева прокапиталистическим силами внутри страны и мировому империализму на международной арене, включающих уход из Кубы и Никарагуа и поддержку «Войны в Заливе». В итоге получается, что обвинение бюрократической элиты снимает бремя вины с Горбачёва, которого Коц и Вейер хотят поддержать.

Внешне кажется, что Бахман Азад также поддерживает тот тезис, что бюрократическая элита взлелеяла контрреволюцию. Согласно его исследованию, определенные политические события в советской истории подготовили путь для горбачевской катастрофы, и эти моменты его анализа остаются неотразимыми, даже если отбросить идеи о бюрократической контрреволюции.

Азад предлагает симпатичную и убедительную историю достижений и ограничений социализма в СССР, от военного коммунизма 1918-21 годов и новой экономической политики (НЭП) 1921-28 годов до ускоренной индустриализации 1928-1945 годов, в период Великой Отечественной Войны и во время послевоенного восстановления. Настоящие проблемы, по его мнению, начинаются с приходом Хрущева к власти. Одобренные на ХХ-ом съезде КПСС в 1956 году модель быстрого нарастания потребностей и меры по выравнивания трудовых вознаграждений стали сковывали инициативу и стали причинами возникновения дефицита, спада темпов роста экономики и процветания черного рынка и коррупции.

Тезис Хрущева о том, что Советский Союз перешел к «развернутому строительству коммунистического общества», одобренный на состоявшемся в 1959 году ХХІ съезде КПСС, был чрезмерно оптимистичным, сеял иллюзии, вёл к дальнейшему выравниванию оплаты труда и к экономическому застою.

В свою очередь, одобрение со стороны ХХІІ-ого съезда КПСС в 1961 году идеи о превращении советского государства в государство всего народа, а КПСС – в партию всего народа, явилось недвусмысленным знаком дальнейшего ослабления руководящей роли партии как сознательного авангарда трудящихся и наращивания в ней влияния бюрократии и интеллигенции. Короче, по мнению Азада, ошибки, допущенные во времена Хрущева, впоследствии привели к дальнейшему обострению проблем в СССР и к возникновению в конечном итоге возможности прихода к власти группы Горбачева (30).

Азад считает, что Горбачев и его политика являются повторением ошибок времен Хрущева и следствием «складывавшегося на протяжении почти 25 лет своеобразного «вакуума», когда по разным причинам откладывалось осуществление ряда нужных обществу и ожидаемых им перемен» (31).

Азад, однако, не идет дальше по пути самостоятельного анализа появления Горбачева и осуществляемой им политики с тем, чтобы показать, каким конкретным образом он усугубил и умножил ошибки, допущенные ранее Хрущевым. Вместо исследования причин и факторов, способствовавших непосредственному разрушению системы советского социализма, Азад дал довольно упрощенное изображение происходивших процессов. Так, по Азаду, подчинявшаяся Горбачеву государственная бюрократия просто-напросто отбросила программу реформ Андропова, а потом и прямо перешла к предательству социализма и реставрации капитализма.

На наш взгляд основным фактором в данном процессе являлась не бюрократия как таковая, а вторая экономика. Именно ее представителям удалось коррумпировать значительную часть партийного и государственного аппарата. Вторая экономика была в основе становления мелкобуржуазного образа жизни и мышления вне и внутри бюрократии и обеспечила со стороны бюрократов вместе с предпринимателями второй экономики необходимую общественную поддержку оппортунизму Горбачева.

Пятая теория утверждает, что СССР потерпел крах из-за недостатка демократии и сверхцентрализации административной системы. Эти взгляды на разрушение советского государства имеют много общего с теорией пороков социализма. Различия между ними состоит в том, что те, кто верит в изначально присущие социализму пороки, полагают, что все социалистические системы обречены, тогда как сторонники теории недостаточной демократии полагают, что только социализм советского типа был обречен на крах. Сторонники этой концепции утверждают, что отсутствие демократических институтов и сверхцентрализация экономики идут от Сталина или от Сталина и Ленина. Такие взгляды в значительной степени поддерживаются левыми социал-демократами и евро-коммунистами. Эти взгляды разделяют историк Стивен Ф. Коэн и советский писатель Рой Медведев, а также некоторые современные коммунистических партии (32).

Это объяснение обладает внешней привлекательностью, оно не требует никакой защиты советского социализма. Возложение вины за разрушение Советского Союза на недостаток демократии и сверхцентрализацию советской экономики, таким образом, служит как способ дистанцироваться психологически и политически. Это объяснение - способ заявить, что идеалы социализма остались чистыми и непорочными, несмотря на то, что случилось с Советским Союзом. Оно говорит: «История - не предмет обсуждения. Реальный опыт социалистической страны не имеет значения. Главное - что говорят социалисты или коммунисты сегодня. То, что случилось в Советском Союзе, это было там и тогда, а это - здесь и сейчас. Те советские коммунисты провалились, но мы - другие и разумнее. Они были слишком бюрократическими, недемократическими и сверхцентрализованными, но мы и поняли все вовремя, и научились на их ошибках».

Как бы хорошо эта концепция ни служила тем, кто хочет преуспеть с очередной брошюрой, лекцией, демонстрацией, рекламой книги или интервью в средствах массовой информации, в качестве объяснения она оставляет желать лучшего. Как только кто-то пытается применить возвышенные фразы этой теории к реальным событиям, ее способность объяснять исчезает. Эта теория постольку защищена от доказательств и опровержений, поскольку она лишена точности.

Утверждение, что Советский Союз потерпел крах из-за недостатка демократии и сверхцентрализации советской экономики означает одно из двух: либо разрушение Советского Союза произошло из-за отсутствия политических и экономических структур и порядков, подобных тем, что существуют в странах, управляемых западными социал-демократами, таких, как Швеция (т.е. с либеральной демократией и смешанной экономикой), или же это случилось потому, что Советский Союз не достиг успеха в развитии нового вида социалистической демократии и смешанной экономики, никому в мире ранее неизвестных. Обе этих идеи неудачны в качестве исторического объяснения, так как они основываются на идеалистических конструкциях, которые пытаются объяснить историю степенью ее соответствия или не соответствия некоему идеалу. Хотя Гегель, возможно, нашел бы это даже конгениальным, современные историки, марксисты или нет, уверены, что историческое объяснение должно твёрдо опираться на реальные детали и противоречия истории, внутреннею логику событий. А это исключает понимание истории с помощью ее сопоставления с внешним стандартом. Кроме того, те, кто считает, что Советский Союз потерпел крах из-за того, что не следовал европейской социал-демократии, сталкиваются с дополнительной проблемой. Ясно, что с определённого момента Горбачев разделял те же идеалы, что и эти теоретики, и пытался сдвинуть Советский Союз в сторону либеральной демократии и смешанной экономики. Всё же, эти шаги привели к политическому и экономическому провалу, который так и не удалось преодолеть. Это является той помехой в рассуждениях этих теоретиков, которую ни один из них не был способен объяснить.

Те же, кто видит объяснение в том, что Советский Союз не смог в достаточной мере развить новый тип социалистической демократии вместе с новым типом смешанной экономики, также сталкиваются с проблемой. Во-первых, допущение такой точки зрения должно быть обосновано. Даже наиболее строгие из приверженцев материалистического взгляда на историю согласились бы с тем, что марксисты-ленинцы имеют идеалы и полагают, что социализм должен развиваться в направлении к их идеалу коммунизма. Этот идеал в самом общем виде: общество, которое руководствуется принципом «от каждого по способностям, и каждому по потребностям», общество изобилия, где нормирование выдачи продуктов будет излишним и где люди будут делать свою собственную историю, заменив эксплуатацию наемного труда и анархию частного производства и рынка сознательным контролем индивидов на основе общественной собственности и планирования; общество, в котором исчезнут классы, производство товаров и государство вместе с разделением между умственным и физическим трудом и разделением между городом и деревней. Таким образом, у марксистов-ленинцев есть идеал, позволяющий руководить строительством социализма и оценивать степень его развития. Однако совсем другое дело полагать, что неуспех в приближении к идеалу станет причиной крушения социалистического общества. Это - то, что утверждают теоретики, выдвигающие в качестве причины краха недостаток демократии, и поэтому их идеализм отступает от заслуживающего доверия исторического объяснения.

Более конкретно: теоретики, выдвигающие в качестве причины разрушения недостаток демократии, игнорируют действительную историю либеральной демократии и социалистической демократии. Понимание и оценка демократии изменялась с течением времени, и ни капитализм, ни либерализм не могут претендовать на исключительное право на неё. Во второй половине 19 века демократия означала управление низшими классами или угнетёнными. Почти все основные политические мыслители от Аристотеля до основателей Соединенных Штатов были противниками демократии. Кроме того, либерализм ценит право выбора и конкуренции - выбора и конкуренции между партиями на политической сцене и между товарами на рынке. Демократия пришла в США и другие либеральные страны постепенно и, к тому же, не как власть низших классов, а как участие низших классов в выборах в качестве привилегии, распространенной вначале на людей без собственности, а потом на бывших рабов, женщин и молодёжь.

Исторически, социализм выставляет требование демократии более решительно, чем либерализм. В то время, как либерализм лишь со временем выдвинул требование демократии как ценность, социализм с самого начала принял её классическое понимание как власти низших классов. В 1848 году в «Коммунистическом манифесте» Маркс провозгласил, что «первый шаг рабочего класса в революции состоит в том, чтобы поднять пролетариат до положения господствующего класса, выиграть битву за демократию» (33).

В то время, как либеральная демократия благоговела перед выбором, социалистическая демократия ценит равенство, в смысле отмены превосходства и господства класса капиталистов и ликвидации капиталистической эксплуатации. Так же, как либерализм усваивал демократические формы, так и социализм развивал демократические механизмы. Ленин доказывал, что рабочие не могут стихийно развивать социалистическую идеологию и революционные организации и что, следовательно, авангардная партия должна руководить социалистической революцией. Правление авангардной партии, однако, не тождественно правлению самих рабочих и крестьян. Со временем социализм должен был выработать способы повышения участия и контроля со стороны рабочих и крестьян, включающие членство в Коммунистической партии и развитие Советов, профессиональных союзов и других массовых организаций (34).

Хотя процесс развития демократии был далёк от завершения, Советский Союз создал ряд политических институтов и норм, предназначенных обеспечить массовое участие. Каждая последовательная социалистическая страна перенимала и приспосабливала советские инновации. Советская практика включала использование газет не только в качестве источников новостей, но и как посредников по жалобам на действия государственных учреждений, облечение профсоюзов властью помимо прав рабочих и производственных норм распоряжаться социальными финансовыми фондами, создание советов, производственных комитетов, общественных собраний, управляющих комитетов жилых комплексов и других партийных и правительственных органов. Хотя многие из этих народных институтов ослабли в трудные годы Второй мировой войны, они возродились в 50-е годы и стали охватывать все большее и большее число трудящихся. Даже еще при Брежневе участие народных масс в управлении демонстрировало много признаков жизнеспособности. По документам 1978 года, когда население Советского Союза составляло 260 млн. человек, группа советских авторов представила следующие данные политической активности советских граждан: «16,5 миллионов членов Коммунистической партии, 121 млн. членов профсоюзов, около 38 млн. членов Всесоюзного Ленинского Союза Молодежи (Комсомола), свыше 2 млн. советских депутатов, 35 млн. человек, которые работали с депутатами в Советах народных депутатов, 9,5 млн. участвующих в работе Народного Контроля, 5,5 млн. участников производственных конференций на промышленных предприятиях» (35). Разумеется, участие в социалистических советах так же, как и участие в выборах в буржуазных странах, не является еще доказательством народного контроля, но, тем не менее, это представляло, пусть и в неполной мере, стремление к социалистической демократии.

Если советская демократия развивалась в некоторых областях, тем не менее, в других испытывала проблемы. Специальные магазины партии и привилегии, пусть и скромные, так же, как и рост богатых получателей доходов от второй экономики ставили под сомнение социалистическое равенство.

Первоначальный авторитет партии обладал способностью превратить советы в совещательные органы в лучшем случае или в резиновые штемпели в худшем. Вторая экономика коррумпировала некоторых должностных лиц в партии и правительстве. Суть дела в том, что социалистическая демократия имела как свои сильные, так и слабые стороны. Сложность реальной ситуации вообще не признавалась теми, кто утверждал, что социализм в Советском Союзе был разрушен из-за недостатка демократии. Конечно, то, что общество, которое не пострадало ни от иностранного вторжения, ни от экономического кризиса, ни от народного недовольства, развалилось, представляет приковывающий внимание парадокс. К этому парадоксу теперь нужно добавить: оно распалось вопреки политическим организациям, в которых участвовали миллионы людей (36).

Представление, что централизация сыграла основную роль в разрушении Советского Союза так же проблематично, как и концепция, связывающая причину этого с недостатком демократии. Советский Союз был первой страной в истории, попытавшейся организовать свою экономику на основе предприятий, находящихся в государственной собственности (с некоторыми элементами негосударственных предприятий), и централизованным государственным планированием (с ограниченным рынком). Только сильное центральное правительство с плановой экономикой могло успешно решить задачи социализма: провести национализацию собственности, защитить революцию от внешних и внутренних врагов, осуществить быструю электрификацию и индустриализацию, улучшить всеобщее образование, здравоохранение, жилищное обеспечение и развить наиболее отсталые и угнетённые регионы страны. Не существовало образцов для всего этого, и не было гарантий, что все это будет работать. Вся история Советского Союза включала в себя постоянное экспериментирование с различными видами механизмов планирования, разнообразных цен, заработной платы, инвестиционной политики, и различными степенями централизации и децентрализации в условиях государственной собственности и централизованного планирования. Утверждение, что Советский Союз постоянно сталкивался с проблемами, связанными с центральным планированием, очевидно, является верным. Они многократно пытались найти надлежащую роль для децентрализованного принятия решений в условиях экономики с центральным планированием. Тем не менее, утверждение, что проблемой была централизация сама по себе, подобно заявлению, что проблемой социализма является социализм. Между прочим, такая позиция довольно близка к той, на которую скатился Горбачев, когда он отбросил центральный план и открыл двери частному предпринимательству. Другими словами, говорить, что централизация была причиной проблем, банально, но утверждать, что централизация сама по себе является проблемой, равносильно отказу от социализма, неприятию его.

Поборники теории недостатка демократии полагают, что они обладают одной козырной картой. Если Советский Союз обладал жизнеспособной социалистической демократией, которая на самом деле выражала волю и интересы рабочего класса, и если Коммунистическая партия действительно представляла авангард рабочего класса, тогда и рабочие, включая самих коммунистов, должны были сопротивляться ниспровержению Коммунистической партии, выхолащиванию социализма и реставрации капитализма. А поскольку, согласно этой точке зрения, ни рабочий класс, ни коммунисты не сопротивлялись, чего-то не доставало в советской демократии. Фактическая история крушения Советского Союза ускользает из этой логической цепи. Как мы показали в части 6, сопротивление рабочего класса имело место. Почему это сопротивление было недостаточно сильным, чтобы остановить демонтаж социализма, конечно, вопрос. Подавляющее большинство людей в современном индустриальном обществе пассивно подчинялись, в то время как небольшое меньшинство превращало общее состояние в свой частный доход, разоряло остальное население и возвращало общество к отсталости впервые за всю историю (37). Непротивление людей политике, которая явно проводилась не в их интересах, является феноменом, вызывающим глубокое беспокойство, хорошо известным в капиталистических странах и намного более распространенным, чем нам хотелось бы думать. То, что советский социализм не смог создать граждан, способных преодолеть ни этот вид инерции, ни преднамеренное неведение и повседневные деловые отношения, которые иммобилизуют большинство людей на протяжении большей части времени, конечно, может разочаровать, но не должно стать сюрпризом для нас. Это является настолько же обвинением либеральной демократии, как и демократии социалистической.

Помимо того, возложение ответственности за пассивность советских людей единственно на институты социалистической демократии содержит и другую проблему. В период после 1985 года деятельность многих существовавших в советском обществе традиционных политических механизмов и институтов социалистического типа была парализована Горбачевым. Это касалось как прессы и других средств общественной информации, так и работы Советов, да и самой Коммунистической партии. Таким образом, хотя большинство советских людей было против приватизации государственной и общественной собственности, отмены контроля над ценами и разрушения Советского Союза, традиционные способы выражения политических взглядов исчезали. В добавок, такие новые институты, как Съезд народных депутатов, доказали свою полную неэффективность в воплощении в жизнь подобных общественных мнений. Сверх всего, каждый шаг по ослаблению традиционных институтов и восстановлению капитализма возглавлялся Горбачевым и другими коммунистическими лидерами со сбивающими с толку заверениями, что они возвращаются к Ленину и продвигаются к лучшему социализму. Другими словами, отчасти пассивность рабочих возникла потому, что Горбачев и другие партийные лидеры размывали народные стандарты жизни, экономическую надежность и сам социализм; они обещали рабочим улучшение социализма и лишали их именно тех институтов, с помощью которых они раньше могли выражать свои взгляды.

Последняя теория состоит в том, что разрушение Советского Союза произошло, главным образом, благодаря Горбачеву. Вполне естественно, все придают огромное значение роли Горбачева. Тем не менее, в возложении на него ответственности за это, некоторые идут дальше, чем прочие. Согласно британскому историку Арчи Брауну, ключом к разрушению Советского общества был «фактор Горбачева», в основном, отход Горбачева от позиций ортодоксального коммунизма (38). По оценке Брауна, это отступничество совершенно непредсказуемым образом подорвало советскую систему, но Горбачев, тем не менее, сыграл роль героического современного западника, Петра I Великого нашего времени. Другие, кто также смотрит на Горбачева как на решающий фактор, считают его более расчетливым, чем полагает Браун. Джерри Хью считает, что Горбачев был сторонником свободного рынка (39). Евгений Новиков и Патрик Баскио считают,что Горбачев был «еврокоммунистом»в духе Грамши (40). Энтони Д’Агостино доказывает, что Горбачев был последователем Макиавелли, для которого идеи стояли на втором месте после достижения и сохранения власти (41).

Хотя мы согласны с общим для этих точек зрения утверждением, что идеологические отклонения Горбачева сыграли ключевую роль, тем не менее, мы не согласны с другими их элементами. Это заключается не только в том, что там, где Браун видит позитив, мы видим негатив. Чрезмерное превозношение личности Горбачева может оказаться чреватым неблагоприятными последствиями для дальнейших научных исследований процесса разрушения СССР и социализма. Оно может, например, способствовать отвлечению внимания аналитиков от ряда других существенных факторов той конкретной обстановки, в которой складывался и развивался и сам процесс.

Горбачев действовал не сам по себе, его деятельность происходила в определенном историческом и общественно-политическом контексте. В тот момент, когда он отошел от курса Андропова, он на самом деле уже встал на позицию своих идеологических предшественников в коммунистическом движении ? Бухарина и Хрущева. А у них были свои сторонники и последователи в советском обществе.

Кроме того, у идей ослабления и урезания правомочий центральной власти, узаконения частной собственности и расширения роли рынка в 80-е годы сложилась также и своя собственная социальная база - динамичный, хотя и паразитический сектор незаконной частной экономической деятельности. Таким образом, феномен Горбачева являлся как наследником уже давно сложившейся в истории политической и идейной традиции, так и продуктом своего времени, но ни в коем случаем не единственным фактором, творящим историю.

Довольно многие из исследователей Горбачева склонны рассматривать его общественно-политическую активность и действия как реализацию заранее сложившегося плана, давно ожидающего благоприятного времени для своего осуществления. Анализ его личности и политической биографии - хотя бы на основании доступных к данному периоду документов, на наш взгляд, скорее всего, показывает его как не особенно дальновидного лидера, в большей степени склонного предпринимать не до конца обдуманные, импульсивные и противоречивые действия. Мы также считаем, что даже тогда, когда он шел на многочисленные уступки интересам носителей либеральной идеологии и коррумпированных кругов внутри страны, как и силам империализма на международной арене (что было не очевидно вначале), Горбачев, скорее всего, следовал своим оппортунистическим побуждениям, а не предписаниям некоего заранее разработанного плана.

Подводя итоги нашей работы, нам хотелось бы еще раз подтвердить свою позицию в том, что трагическое разрушение Советского Союза ни в коем случае не явилось следствием врождённой природы самого социализма, невозможности его реализации и развития.

Не было оно результатом и какого-либо широкого недовольства народа или непосредственной вооруженной внешней агрессии.

Советский Союз рухнул не по причине неспособности осуществить на деле некий воображаемый идеал социализма, в котором бы сочетались либеральная демократия и смешанная экономика.

СССР потерпел крах не вследствие преднамеренного предательства одного человека.

На наш взгляд, гораздо более оправдано и приемлемо было бы рассматривать вышеупомянутые события через призму победы одной определенной общественно-политической тенденции, в силу ряда причин оказавшейся сопутствующей социалистической революции.

Первоначально и в продолжение длительного времени социальной базой этой тенденции являлось преимущественно крестьянство ввиду его преобладания среди населения страны, а позднее ? вторая экономика, пышно разросшаяся из-за требований потребителей товаров, не удовлетворенных первой экономикой, и из-за неспособности власти оценить её опасность и использовать против нее законные средства.

Это была тенденция, проявившаяся в мире Бухарина и Хрущева еще до Горбачёва. Эта тенденция полагала, что процветания, демократии и мечты о социализме можно достичь легко, без жертв и борьбы, без системы сильного государственного управления. Эта тенденция верила в необходимость делать уступки силам империализма, либерализму, частной собственности и рынку.

Без сомнения, среди последователей и сторонников данной тенденции были и люди, которые искренне считали, что таким образом действительно можно будет добиться некоего гораздо лучшего устройства социализма. Наряду с этим, однако, они, казалось бы, как-то не замечали, что их союзниками являлись люди, вовсе не имеющие ничего общего с социализмом, подлинные интересы которых состояли лишь в том, чтобы делать деньги и наращивать частную собственность.

Лишь при Горбачеве данной тенденции, сопутствующей всему историческому развитию советского общества, удалось добиться своей логической законченности.

Лишь при Горбачеве, однако, блеснул своим истинным светом и весь обман этого политического курса, не только не приведшего к какому либо новому социализму, но положившего начало подлинному варварству и полной разрухе.

Как тут не вспомнить слова Зевса из начала «Одиссеи» Гомера, когда он с усмешкой говорит о том, до чего же люди любят сваливать на богов вину за все постигающие их несчастья. «Но не сами ли часто гибель, судьбе вопреки, на себя навлекают безумством?»

Разумеется, события падения древней Трои и разрушение современного всем нам Советского Союза во многом отличаются друг от друга и по времени, и по своим масштабам и последствиям. И всё же, кажется, теперь, как и тогда, немало людей склоняется к тому, чтобы осуждать богов, природу или другие мощные внешние силы и факторы.

В случае Советского Союза Фидель Кастро повторил, хоть и в несколько более прозаическом виде, примерно те же слова насмешки и презрения Гомера. «Социализм, - сказал Кастро, - не умер естественной смертью, это было самоубийство» (42).

Если проделанная нами работа над этой книгой имеет подлинный смысл и ценность, то они должны бы были состоять в содействии дискуссии об «опрометчивых, безрассудных действиях», приведших к разрушению первой социалистической страны.