Разрушение советского государства и его общественно-экономического строя произошло не вследствие какого-либо неразрешимого внутреннего экономического кризиса или восстания широких народных масс. Оно стало возможным лишь в результате реформ, инициированных руководством Коммунистической партии Советского Союза (КПСС) и тогдашним Генеральным секретарем М. Горбачевым. Сначала всё выглядело так, будто эта политика направлена на поиски выхода из проблем, которые советскому обществу приходилось решать по ходу своего развития. В 4-й главе мы исследуем эти проблемы, вставшие перед советским обществом в экономической, политической и международной областях и обострившиеся в начале 80-х годов 20 века. Впоследствии, однако, вышло, что «больной», если отнести это слово к организму общества, стал умирать скорее от методов лечения, чем от самой «болезни». Поэтому и научные исследователи, и все, проявляющие интерес к этим событиям, вновь и вновь возвращаются к анализу зарождения и характера горбачевских реформ.

Мы исходим из простого предположения, что диагноз социальных проблем даже в большей степени, чем медицинских, редко имеет дело с определенностью несомненного факта. Определение и диагноз социальных проблем, как и политическая реакция на эти проблемы, влекут за собой изменение политического курса, и причин для этого в Советском Союзе было не меньше, чем в Соединенных Штатах.

Приступая к такому анализу, хотелось бы отметить, что вопреки утверждениям буржуазной пропаганды Запада о якобы полном отсутствии каких-либо возможностей дискуссии как внутри КПСС, так и в советском обществе в целом, подобные обсуждения и дискуссии на практике постоянно имели место. Это обстоятельство дает нам, ко всему прочему, возможность подойти к анализу взглядов и действий Горбачева в свете того, кем являлись и что отстаивали в свое время такие деятели, как Николай Бухарин, Никита Хрущев и их сподвижники.

Иными словами, никакая политика никогда не развивается в условиях некого стерильного общественного «вакуума». Она всегда является следствием воздействия реально существующих социальных и экономических интересов. В этом плане политический курс Горбачева после 1986 года определенно отвечал интересам тех групп и слоев советского общества, которые были склонны связывать свое собственное будущее и будущее всей страны с установлением системы частной собственности и так называемого свободного рынка. Носителями подобных взглядов и стремлений являлись люди, имевшие прямое отношение к финансово-экономической деятельности и при этом установившие тесные связи с определенными представителями руководящих кругов партии и государства. Развившийся на этой основе коррупционный симбиоз сугубо личных интересов с течением времени все заметнее наращивал свои силы и возможности прямого воздействия на политическую и экономическую жизнь страны.

Говоря о преемственности во взглядах и политике, связываемых с именами Горбачева, Хрущева и Бухарина, следует иметь в виду, что, разумеется, они жили и работали в разных условиях, определявшихся конкретным периодом жизни советского общества. В соответствии с этим различались и проблемы развития страны, встававшие на повестку дня, и политические курсы, которые они защищали, и социальные базы их сторонников.

Так, в 20-е годы, наиболее многочисленной группой общества, интересы которой были связаны с сохранением частной собственности, являлось крестьянство. Оно составляло около 80% всего населения страны. В 70-е годы лишь 20% людей уже были непосредственно связаны с сельским хозяйством, притом большинство из них работало в государственных или коллективных хозяйствах.

Помимо того, к началу 20-х годов наметилось возникновение и другого общественного слоя, также заинтересованного в существовании в экономике частной собственности. Этот слой получил заметное развитие за годы «Новой Экономической Политики» (НЭП), когда и добился определенного веса своего рода теневой экономики страны, действующей и развивающейся наряду с основной экономикой социалистического типа. Позднее, в условиях политики широкомасштабной коллективизации всех видов экономически значимой собственности, проводимой под руководством Иосифа Сталина, размеры и значение «второй экономики» резко сократились.

Однако в годы Хрущевской «оттепели» и «либерализации» теневая экономика вновь дала о себе знать. Впоследствии, во времена застоя Брежнева, частнособственнические элементы «второй экономики» сумели удержать и упрочить свои позиции. Но их подлинный расцвет произошел, однако, при Горбачеве, когда они могли играть уже по-настоящему определяющие роли как в экономике, так и в политической жизни страны.

Конечно, не может быть и речи о том, чтобы в ходе анализа политики Горбачева обнаружились свидетельства признания им преобладающего значения аграрного вопроса и необходимости отстаивания интересов зажиточных хозяев (кулаков), как это было у Бухарина. Также ошибочно было бы искать и признаки полного тождества во взглядах и политике Горбачева и Хрущева. То, что происходило во время пребывания у власти Горбачева, было бы просто немыслимо ни при каком из его предшественников на посту Генерального секретаря КПСС. Тогда просто нельзя было себе представить, даже гипотетически, что СССР когда-либо сможет пойти на такое множество односторонних уступок стратегического характера в области внешней политики, идеологии и культуры, что будет упразднена руководящая роль коммунистической партии в советском обществе или что в экономической жизни страны начнется процесс восстановления полнейшего господства частной собственности.

В историческом плане в Советской России после победы Октябрьской революции оказалось два основных класса, у которых были возможности и стремления играть руководящую роль в обществе. С одной стороны, это был рабочий класс, а с другой – слои мелкой буржуазии, прежде всего, среди крестьянства.

Однако, по мере социалистических преобразований, наступили существенные изменения в соотношении этих двух классов. Эти изменения произошли как в количественном, так и в качественном отношении. Хотя в 1917 году общая численность рабочего класса в стране все еще оставалась довольно небольшой, уже несколько десятилетий спустя десятки миллионов крестьян стали основой становления и развития нового типа рабочего класса советской эпохи.

Это далеко не означало, что иссякли все прочие возможности для возникновения других классовых структур и социальных прослоек. В 20-е годы усилия как рабочего класса, так и крестьянства в основном были направлены на поддержку строительства социализма. В интересах рабочего класса было, прежде всего, создание и широкое развёртывание современных мощностей в промышленности. В силу этого он поддерживал политику уменьшения роли и значения тех общественных слоев, которые были связаны с частной собственностью на средства производства. Ускоренная коллективизация этой собственности в сельском хозяйстве стала особо важной частью этой политики. Рабочий класс всемерно поддерживал курс коммунистической партии, направленный на широкую индустриализацию и модернизацию страны. Другой, особо важной, частью осуществления этой политики было становление системы единого экономического планирования. Этот политический курс способствовал усилению рабочего класса.

Со своей стороны, мелкобуржуазная тенденция в процессе строительства социализма находила выражение преимущественно в стремлении всячески сбавить темпы социалистических преобразований, сохраняя, а по возможности, и добавляя при этом как можно больше механизмов управления и хозяйствования, унаследованных от капитализма. Частная собственность, «свободный рынок», конкуренция и «стимулы к прибыли» являлись главными из таких механизмов.

Конечно, все это не существовало в каком-то чистом виде, а проявлялось как в ходе дискуссии о НЭПе, так и в период после него в самых разнообразных комбинациях, возникавших в разных случаях и по разным поводам. Но как тогда, так и позже отношение к этим вопросам становилось основной разделительной линией, своеобразным «водоразделом» между разными подходами, определявшими тот или иной политический курс.

После победы над иностранной военной интервенцией в 1920-1921г.г. Ленин и другие руководители революции, наконец-то, получили возможность уделить более пристальное внимание проблемам мирного развития страны и ее экономики. Тогда уже оказалось возможным и необходимым отменить политику «военного коммунизма» и положить конец, по сути дела, насильственному изъятию у крестьян излишков хлеба и других продуктов. Новая политика требовалась для решения особо обострившихся проблем нехватки продовольствия и горючего, неполадок на транспорте. В срочном порядке нужно было восстановить и повысить активность как промышленного, так и сельскохозяйственного производства и на этой основе обеспечить расширение и упрочение социального и политического союза между рабочим классом и крестьянством.

Такая политика была выработана в ходе Х-го съезда большевистской партии в марте 1921 года. На этом съезде Ленин выдвинул ряд мер, оставшихся в истории под общим названием «НЭП» (5). Однако при этом в ходе порою прямо-таки драматических дискуссий вокруг столь коренного поворота в политике большевистской партии неоднократно подчеркивалось, что новая политика является вынужденной мерой стратегического отступления с целью выиграть время и собрать силы для дальнейшего продвижения к социализму. При НЭПе на смену натуральному налогу пришла система скупки зерна у крестьян. Избыточные количества можно было уже свободно продавать. Кроме того, была разрешена деятельность частных производственных и торговых предприятий, артелей и объединений. Рассчитывалось, что таким образом у крестьян будет больше стимулов для повышения объемов продукции, а государство, со своей стороны, при помощи новой системы налогов получит больше средств для восстановления и подъема промышленности и других секторов хозяйства.

Здесь хотелось бы еще раз напомнить о содержании дискуссий, имевших место в связи с этими мерами. Т.н. «левые» в партии считали, что НЭП – это капитуляция перед капитализмом, чреватая гибелью всего дела Октябрьской революции. С другой стороны, позиция Л. Троцкого, Г.Зиновьева, Н. Бухарина и других заключалась в том, что предлагаемые изменения были слишком ограниченными, что им не хватало решительности, что нужно было идти еще дальше в направлении более широкого применения экономических форм и методов капитализма.

Что касается Ленина, он никогда не отрицал и не скрывал, что меры НЭПа содержат определенную опасность для социализма. Он вполне давал себе отчет в том, что так называемая «бесконтрольная торговля» во многом означает «возвращение назад» к капитализму (7). Наряду с этим, однако, он был убежден в том, что партия в состоянии принять все соответствующие меры с тем, чтобы ограничить негативные последствия этого «вынужденного отступления», и что оно будет временным и поддающимся управлению явлением.

Как известно, позиция Ленина не только победила в развернувшейся дискуссии, но и оказалась в ходе последующего развития страны вполне выигрышной для социализма (8). Ко времени кончины Ленина в 1924 году уже стало очевидным, что позиции и возможности социалистической революции в деле управления государством заметно упрочились и расширились. Были разгромлены как армии внешней военной интервенции, так и силы внутренней контрреволюции. Была совершена национализация основных отраслей промышленности, земля была распределена между крестьянами. Все это привело к оживлению и активизации как промышленного производства, так и сельского хозяйства.

Первоначально среди руководителей коммунистической партии и сторонников марксизма было принято считать, что победа социалистической революции в такой отсталой и преимущественно крестьянской стране, как Россия, просто немыслима без победы пролетариата в наиболее развитых странах Запада. Разгром восстания рабочих в Германии в 1921 году лишний раз показал, что на успешное развитие событий такого рода в промышленно развитых странах Европы и мира в ближайшем будущем рассчитывать просто нельзя. В связи с этим со всей остротой на повестку дня вставал вопрос о дальнейших судьбах и самой социалистической революции. На этот раз в партии выявились три позиции – Льва Троцкого, Николая Бухарина и Иосифа Сталина. Для Троцкого возможность успешного строительства социализма в стране находилась в самой прямой зависимости от новых социалистических революций за рубежом. Он не оспаривал необходимость развития промышленности, коллективизации и механизации сельского хозяйства и становления единой системы планирования хозяйства. Однако главную роль он отводил международной мировой революции, рассматривая ее, к тому же, в качестве единственной надежды на спасение России от бюрократического вырождения и потери революционного пламени. Позиция Троцкого и т.н. «левой оппозиции» была решительно отвергнута на ХІV съезде партии в 1925 году. Тогда был принят курс на ускоренную индустриализацию страны, делавший упор исключительно на внутренние силы и возможности страны (9).

Николай Бухарин являлся выразителем, прежде всего, взглядов мелкой буржуазии на ход развития социализма. Исследователи событий тех дней, как правило, всегда отмечают то обстоятельство, что в отличие от Ленина, Троцкого или Сталина Бухарин лично никогда не выполнял ответственные организационные функции и не занимал высокие административные посты. Наверное, его случае, в первую очередь, находит подтверждение то мнение, что Бухарин, будучи ответственным редактором партии или руководящим деятелем Коминтерна, прежде всего, занимался руководством «не столько живыми людьми, а символами». По-видимому, по этой причине, в качестве теоретика он зачастую оказывался подверженным шатаниям «от крайне левых до более правых позиций в политическом спектре коммунистической партии». В 20-е годы он искренне верил, что России не только не удастся миновать капиталистической стадии развития, но и вообще вряд ли она сможет пройти через нее в ускоренном порядке. В связи с этим исследователи Бухарина обычно отмечают «близость его взглядов на развитие общества к позициям западной социал-демократии по этим вопросам». В том же направлении на практике он добивался растворения и устранения самой идеи классовой борьбы, систематически стараясь свести ее всего-навсего к мирному соревнованию соперничающих между собой разных групп интересов вроде интересов государственной и частной промышленности или кооперативных и частных хозяйств аграрного сектора экономики и пр.

По мнению Бухарина, социалистические компоненты общественно-экономического развития должны были доказать свои качества и преимущества как раз в таком «мирном соревновании». Ленин, будучи автором идеи НЭПа, никогда не скрывал, что НЭП был пусть временным, вынужденным и стратегическим, но все-таки отступлением перед капитализмом. В отличие от него, Бухарин считал, что НЭП является дорогой, ведущей к социализму. Если бы это было в его возможностях, он бы и не помышлял изменить курс НЭПа, а, наоборот, старался бы максимально способствовать распространению и применению как можно большего числа и разнообразия форм и методов экономической системы частной собственности.

Правда, Бухарин настаивал на осуществлении такого курса, главным образом, в области сельского хозяйства. А поскольку при этом выгоду получили бы преимущественно крупные зажиточные хозяева (кулаки), то если бы все-таки развитие пошло в этом русле, вряд ли бы обошлось без неблагоприятных последствий в широком общественно-экономическом плане.

Бухарин считал ориентацию на ускоренную индустриализацию и коллективизацию сельского хозяйства неоправданной и ненужной. По его мнению, крестьянству в целом, всем его социальным прослойкам и группам без исключения, следовало бы просто дать все то, чего они добивались. Применять к ним какое бы то ни было принуждение и насилие - не правомерно. «Обогащайтесь!» – таким должен был быть основной лозунг политики в отношении крестьянства.

В области внешней политики Бухарин надеялся на поддержку СССР со стороны ряда иностранных политических организаций и кругов некоммунистического толка, таких, как британские тред-юнионы, немецкие социал-демократы, китайские националисты.

Все это во многом было как бы потускневшим повторением линии Троцкого и так и не сбывшихся ожиданий победного развития социалистической революции в ведущих странах капиталистического мира. К 1926-1927 годам надежды Бухарина в этом плане потерпели крушение. В конечном итоге, в 1927 году выдвинутая им и правой оппозицией политическая программа была отвергнута XV Съездом ВКП(б). Был принят курс на ускоренную коллективизации сельского хозяйства (10).

Характерно, что спустя 60 лет после этих событий, ознакомившись с биографией Бухарина по изданной на Западе книге, М. Горбачев принял решение о полной политической его реабилитации. Об этом свидетельствует ближайший помощник Горбачева Анатолий Черняев в своей книге «Мои 6 лет с Горбачевым» (2000 г., издательство Университета штата Пенсильвания, США). Тем самым, по словам Черняева, были широко распахнуты все двери для полного пересмотра всей коммунистической идеологии (11).

В ходе дискуссии с Троцким и Бухариным все отчетливее и убедительнее для партии выступала линия Сталина. Взгляды Сталина на судьбы дальнейшего развития страны и строительства социализма складывались, в основном, из следующих четырех положений.

Первое из них было связано с идеей возможности победы социализма в одной стране. По сути дела, это было возвращением, ссылкой на идею Ленина о том, что победа социализма возможна даже в отдельно взятой капиталистической стране, выдвинутой им еще в 1915-ом году (12).

В 1920-х годах у Сталина уже была полная программа, развернутая вокруг этой идеи. В ней отчетливо подчеркивалась необходимость продолжать и дальше строительство социализма в советском государстве, несмотря на отсутствие успешного развития социалистической революции в странах Запада и на выявившуюся невозможность получения какой-либо значимой поддержки со стороны определенных западных политических кругов некоммунистического толка.

Второе положение линии СТАЛИНА предусматривало развертывание быстрой индустриализации страны. В связи с этим был выдвинут чрезвычайно важный для общественно-политической стратегии вывод о научной неправомерности и практической неоправданности взглядов о том, что на пути продвижения к социализму необходимо пройти через стадию т.н. «развитого капитализма».

Третья часть программы Сталина была посвящена вопросам финансирования строительства социализма и, прежде всего, процесса ускоренной индустриализации. Возможный путь самофинансирования промышленности обязательно будет длительным и медленным, а финансирование путем привлечения иностранного капитала было невозможным. При таком положении вещей единственным источником средств для обеспечения быстрого роста промышленности могло стать только повышение урожайности сельскохозяйственного производства. Отсюда вытекала и необходимость перехода к укрупненным хозяйствам коллективного типа, дающим больше возможностей широкого применения механизации на всех этапах трудового процесса.

Дело координации таких масштабов роста промышленности и сельскохозяйственного производства было бы, однако, немыслимым без перехода к системе единого централизованного планирования промышленного производства в основных отраслях экономики по всей стране (3). Этому был посвящен последний, четвертый по счету, пункт политического курса, выдвинутого Сталиным (13).

Анализируя эту программу, британский историк Е. Х. Карр подчеркивает в своей книге «Исследования одной Революции» (1964), что как раз в данной ее части «в полной мере разворачивается подлинный гений Сталина». По мнению Карра, значение этих решений было настолько велико, что их полностью можно определить как «подлинное спасение дела революции».

«За 10 с лишним лет после революции Ленина, – пишет Карр в своей книге, – Сталин совершил вторую революцию, без которой революция Ленина, по всей вероятности, оказалась бы поглощенной и безвозвратно затерянной где-то под песками истории. В этом плане Сталин, на самом, деле оказался наиболее ценным и последовательным продолжателем ленинизма» (14).

Кроме уже отмеченных расхождений, во взглядах Сталина и Бухарина, были и другие, еще более фундаментальные и определяющие, различия. Так, например, Бухарин считал, что классовая борьба неизбежна только на период установления диктатуры пролетариата.

Сталин предусматривает ее сохранение и на следующем этапе развития общества. Хотя Сталин не придерживался той точки зрения (как утверждают многие), что классовая борьба вообще обостряется по мере развития социализма, он доказывал, что классовая борьба в советском обществе может обостряться в специфических условиях перехода от НЭПа к ускоренной индустриализации и коллективизации (15).

Бухарин рассматривал уступки, предоставленные зажиточным слоям крестьянства во время НЭПа в плане сохранения частной собственности, рыночной и финансовой самостоятельности и т.д., в качестве особенно важных элементов весьма долгосрочной политики.

Сталин, наоборот, рассматривал НЭП всего лишь как вынужденную меру временной целесообразности, от которой революции следовало бы избавиться при первом подходящем случае.

В период хлебного кризиса 1927-28 годов Бухарин предлагал искать пути выхода из него при помощи механизмов и средств свободного рынка, побуждая крестьян производить больше зерна в обмен на рост потребительских товаров. Таким способом он надеялся поднять производственную активность крестьян, что должно было привести к резкому повышению объемов сельскохозяйственной продукции. Наряду с этим он оставался активным противником политики ускоренной индустриализации страны, поскольку, по его мнению, она имела бы чрезвычайно отрицательное воздействие на крестьянство. Такую линию он продолжал отстаивать даже в условиях нарастания непосредственной опасности новой империалистической войны против СССР.

Для Сталина же опасность такой войны являлась вопросом первостепенной важности. Угроза военной агрессии предопределяла его позицию в поддержку линии на ускоренную индустриализацию. По этой причине он считал, что данный политический курс следует проводить, даже если в целях его финансирования придется изымать у крестьян лишние количества продуктов в насильственном порядке. Он снял Бухарина с занимаемых им постов в партии, назвав его «философом крестьянства».

Между Сталиным и Бухариным существовали принципиальные различия и в подходах к вопросам, лежащих за пределами политической экономии. Например, к национальному вопросу. К этой проблеме как Ленин, так и Сталин относились с особым вниманием. Известно, например, что Ленин в процессе изучения истории и проблем отдельных национальных групп прочитал несколько десятков книг на разных языках. В ходе этой работы им было написано несколько сотен страниц конспектов и заметок. Результатами такой огромной предшествующей работы явились 12 больших докладов, речей и глав книг, посвященных этому вопросу (17). Таким образом, Ленин сделал ряд особо значимых дополнений к теории марксизма по проблемам борьбы за национальное освобождение и право отдельных наций на самоопределение (18).

Национальному вопросу всегда уделялось особое внимание и в деятельности Сталина. Ему были посвящены многочисленные доклады и выступления, которые еще в 30-е годы были изданы на разных языках во всем мире, включая и США, под общим заголовком «Марксизм и национальный вопрос» (19).

Известно также, что непосредственно после революции он занимал пост Народного комиссара по делам национальностей. В этом качестве он внёс также немалый вклад в дело практического разрешения ряда сложнейших проблем этой чрезвычайно ответственной для судеб советского государства области.

Разумеется, в ходе решения этих проблем, в советском руководстве имело место немало обсуждений и дискуссий. Были случаи, когда мнения Ленина и Сталина расходились. Все это, однако, лишний раз указывает на всю серьезность отношения тогдашних руководителей к решению возникающих вопросов, какого бы свойства они не были.

С 1922 года, еще при жизни Ленина, Сталин выполнял руководящие функции в ходе работы по созданию Союза Советских Социалистических Республик. Тогда обсуждалось несколько вариантов устройства союза, объединяющего 15 союзных республик и значительное количество районов национальной автономии с разным объемом правомочий и обязанностей. На протяжении последующих 30 лет после создания СССР под руководством Сталина в нем была налажена четко работающая система внутреннего функционирования, при которой со стороны более развитой в промышленном и образовательном отношении Российской Федерации оказывалась всемерная поддержка развитию промышленности, сельского хозяйства и повышению образовательного уровня других национальных республик. Особо активной была эта политика в отношении наиболее отдаленных и исторически отсталых районов страны. В результате этого населяющие их национальности и народности смогли не только коренным образом изменить прежние условия жизни, избавившись от угнетения настоящей «тюрьмы народов», как назвал прежнюю царскую Россию Ленин (20), но и определенно пошли по пути вполне неуклонного развития и прогресса.

Разумеется, как Ленин, так и Сталин нисколько не тешили себя иллюзиями, что за время их руководства страной найдут свое разрешение все национальные проблемы. Тем более что еще в их время стала заметной тенденция появления все новых вопросов, связанных с уровнем жизни, культурным и экономическим развитием, которые немедленно становились на повестку по мере решения предыдущих задач. Трудности разного характера не были помехой тому, чтобы как при Ленине, так и при Сталине национальному вопросу неуклонно уделялось первостепенное внимание. И в этом плане проводимая ими политика в корне отличалась от подчеркнуто нигилистического, почти демонстративно пренебрежительного отношения к проблемам национальностей Бухарина, Хрущева и Горбачева.

Эти явные расхождения по национальному вопросу были, однако, следствием еще более значимых противоречий основополагающего мировоззренческого и политического характера. Дискуссии в области политэкономии и по национальному вопросу на самом деле являлись отражением не прекращающейся борьбы между левой и правой тенденциями в руководстве партии. Как Ленин, так и Сталин давали себе полный отчет в том, что коммунисты должны уделять внимание национальному вопросу как важной независимой переменной в уравнении революции. Пролетарскую революцию ожидала бы величайшая опасность, если бы она игнорировала важность национальных стремлений угнетенных народов или опасности великодержавного шовинизма и ограниченного мелкобуржуазного национализма.

Как раз по этим вопросам еще в 1914-1915 годы имела место большая дискуссия между Лениным и Бухариным. Позиция Бухарина в то время сводилась к тому, что проявление какого бы то ни было внимания к проблемам национализма равнозначно наличию бесклассового и немарксистского подходов. В силу этого, неудивительно, что он не смог предвидеть подъем движений национального освобождения, развернувшихся по окончанию Первой мировой войны.

В отличие от Бухарина Ленин полагал, что у национализма колониальных и полуколониальных стран имеется чрезвычайно большой и сильный революционный потенциал. По его мнению, если революционерам-социалистам удастся занять важное место в борьбе за национальное освобождение, то у масс угнетенных народов, преимущественно крестьянских, возникнут возможности объединения с силами пролетарской революции. Биограф Бухарина Стефан Ф. Коэн полагал, что «неспособность Бухарина разобраться в характере антиимпериалистического национализма как одной из сил революционного процесса оказалась самой серьезной ошибкой в его первоначальной трактовке империализма» (21). Успехи русской революции, привлекшие на свою сторону угнетенные народы царской империи и других стран мира, подтвердили правоту подхода Ленина. Это вынудило и самого Бухарина внести перемены в свою позицию по этим вопросам.

В свою очередь, Сталину в годы НЭПа приходилось сталкиваться с проблемами такого порядка, которых просто не было до 1919 года. Новая экономическая политика в значительной мере способствовала появлению и развитию некой прослойки преимущественно мелких собственников и небольших капиталистов. Сталин называл ее средним слоем общества. Он относил к этой прослойке часть крестьянства, а также «и некоторые части трудящихся городского населения». К ней также относилось около 9/10 населения национальных окраин страны. Как раз они, как правило, оказывались и особо поддающимися разного рода внушениям и лозунгам националистического толка. Распространение национализма среди этих слоев являлось реально опасным для укрепления диктатуры пролетариата, основной опорой которой являлись центральные и промышленные районы страны.

В связи с этим Сталин считал неотложным начать борьбу, прежде всего, против тех проявлений национализма, которые получили особое распространение как раз в условиях НЭПа. Его главным противником по этому вопросу снова оказался Бухарин. Как уже отмечалось выше, в 1919 году он как будто бы отказался от своих прежних взглядов и выступил в поддержку ленинской политики самоопределения наций. Однако к 1923-му году Бухарин уже не только полностью поддерживал все социальные проявления и последствия НЭПа, в том числе, и созданную НЭПом прослойку мелких капиталистов, но также всячески поощрял и нарастающую активность в ней всевозможных националистических тенденций.

В этой связи, очевидно, полностью оправдана сталинская оценка склонности Бухарина к шатаниям – в идейно-теоретическом плане – от одной крайности к другой, в данном случае – от полного неприятия идеи национального самоопределения до безоговорочной поддержки всех форм национального сепаратизма и отщепенства (22). Столь явственные идейные колебания Бухарина, таким образом, приобретали уже и вполне определенную политическую направленность. Все это было следствием его очевидной неспособности разобраться в полной мере в сложностях национального вопроса и оценить как положительный потенциал союзников социалистической революции, так и содержащиеся опасности, которые могли, при определенном стечении обстоятельств, стать серьезной помехой для социалистического развития страны.

Под руководством Сталина Советский Союз прошел долгий путь становления справедливого и жизнеспособного многонационального государства. Наряду с этим в политике Сталина присутствовали и спорные стороны. В годы II-й Мировой войны, стремясь противодействовать местному национализму отсталых элементов на периферии страны, Сталин переселял целые народности, в послевоенные годы провел кампанию против евреев как «безродных космополитов» и дал русским преобладание в партии и государственном аппарате (23).

Период с 1930 до 1953 года, года смерти И.В. Сталина, являлся временем по-настоящему больших свершений в деле коллективизации сельского хозяйства и индустриализации страны. Вместе с этим была налажена и система единого планирования экономики. С успехом было выполнено несколько пятилетних планов. Конечно, судебный процесс и казнь Бухарина и других руководителей, заточение в тюрьму десятков тысяч рядовых коммунистов, многие из которых были невиновны в каких-либо злоупотреблениях, - это слишком крутая мера в сравнении с относительной скрытностью голосов оппозиции.

Было бы ошибочным, однако, на этой основе делать заключение о том, что якобы в ходе репрессий Сталин уничтожил само разнообразие мышления в обществе, что воцарилось господство его личных взглядов. Более обстоятельное ознакомление со специфическими условиями общественной жизни того времени даёт веские доказательства, что идеи платформы Сталина, на самом деле, встречали широкую поддержку среди широких слоев советского общества, поскольку эти идеи отвечали стремлениям и чаяниям преобладающего большинства людей, связывающих свои ожидания с перспективой ускоренного строительства социализма в стране. Чрезвычайно успешный и столь быстрый исторический переход Советского Союза от отсталого общества полуфеодальных порядков к стране с высокоразвитой современной экономикой, наукой и культурой, является неоспоримым доказательством верного выбора, сделанного обществом в то время.

Бахман Ассад представил конкретные данные об этих достижениях Советского Союза. За время первых двух пятилеток объем промышленного производства СССР возрастал в среднем на 11 процентов в год. За период с 1928 по 1940 год удельный вес промышленности в экономике страны вырос с 28 до 45 процентов. А с 1928 г. по 1937 г. доля тяжелого машиностроения во всем промышленном производстве возросла с 31 до 63 процентов. Уровень неграмотности, составлявший 56 процентов от общей численности населения, снизился до 20 процентов Резко возросло число граждан, успешно окончивших ВУЗы, школы специализированного профиля и университеты. К тому же все это происходило в условиях широко доступного бесплатного образования, медицинской помощи и социального страхования, которые обеспечивались государством. После 1936 года также была введена система специальных льгот и субсидий одиноким и многодетным матерям. «Эти достижения, – подчеркивает Ассад, – были поистине впечатляющими и не имели себе равных во всей предыдущей истории человечества» (24).

Несмотря на разрушительную войну с фашисткой Германией в 1941-1945 годы и тяжелый период послевоенного восстановления, общий объем промышленного производства в 1948 году уже превосходил соответствующий показатель за 1940 г., а в 1952 году было достигнуто его превышение уже более чем 2,5 раза. В тот же период СССР создал свою ядерную промышленность, наладил производство собственного ядерного оружия и, тем самым, вынудил Запад в условиях холодной войны признать существование военного паритета и в дальнейшем считаться с ним. Разумеется, в ходе своего развития СССР столкнулся с рядом проблем, особенно, связанных с острой нехваткой сельскохозяйственной продукции, с различиями в уровне жизни, с социальным неравенством, с принципом коллективного руководства, но они встречаются повсеместно нисколько не реже.

Нельзя понять расхождение политического курса Хрущева со сталинским курсом без уяснения сути дискуссий и споров среди партийных руководителей тех времен. Такой была, например, известная дискуссия Георгия Маленкова с Андреем Ждановым, происходившая в послевоенные годы. Они оба были руководителями, бесспорно внесшими значительный вклад в дело революции и имевшими перед ней немалые заслуги. Непосредственно перед войной Жданов заведовал идеологической работой в партии, а во время войны руководил обороной осажденного героического Ленинграда. Маленков, со своей стороны, в качестве члена Государственного совета обороны, был ответственным за кадры и работу партийного и государственного аппарата. Весьма примечательно, что, несмотря на некоторые расхождения в их взглядах на основные направления послевоенного восстановления, оба они были выдвинуты в качестве основных преемников Сталина. Жданов полагал, что в основе политики, проводимой Партией и Советским государством, должны быть меры, направленные на перспективу обеспечения прочного мира. По его мнению, своей победой в мировой войне СССР обеспечил себе достаточное превосходство в области промышленного и технического производства, в силу чего в послевоенный период внимание партии следовало бы направить преимущественно на проблемы идеологии. Кроме того, Жданов считал, что в условиях послевоенной разрухи первостепенное значение приобретают также вопросы регулярного снабжения населения продуктами питания и другими товарами народного потребления, как и вопросы возможно быстрейшего роста уровня жизни в стране. В этом плане, в 1946-1947 годах Жданов и его сподвижники предприняли кампанию против ослабления роли идеологии в области литературы и культуры, а также против роста частного земледелия. Интересно к тому же отметить, что значительная часть идеологических выступлений Жданова была направлена против тогдашнего партийного руководителя Украины Никиты Хрущева, которого Жданов и его сторонники прямо обвиняли в предоставлении широкого доступа в партию незрелым людям и в буржуазно-националистических ошибках, связанных с освещением истории Украины в то время.

В отличие от Жданова, Маленков считал, что опасность внешней агрессии остается в силе и что партии следует, как и раньше, продолжать делать упор на развитие, прежде всего, тяжелой промышленности и военной мощи страны. Такие же позиции в поддержку ускоренной индустриализации в свое время поставили его непосредственно рядом со Сталиным в борьбе против Бухарина. Впоследствии, когда Хрущев попробовал в своих целях воспользоваться высказываниями Жданова о необходимости нарастить производство товаров широкого потребления и поднять уровень жизни населения, Маленков снова упорно поддерживал усиление промышленного развития СССР.

Сначала, в 1946 году, в тяжелые дни послевоенного восстановления, Сталин проявлял склонность к поддержке Жданова. Однако впоследствии, когда в 1947 году принятие доктрины Трумэна и запуск плана Маршала для стран Западной и Центральной Европы явно просигнализировали об агрессивной антисоветской направленности внешней политики США, Сталин уже занял сторону Маленкова, и курс на ускоренное развитие промышленности и военного производства остался центральным для политики страны (26). Тем временем, в 1948 году, Жданов скончался, его ближайшие сторонники были понижены в должности, а двое из них были осуждены за измену и казнены (26).

Дискуссия между столь высокопоставленными руководителями коммунистической партии, как Жданов и Маленков, дает важные и самые непосредственные представления о способах и общей атмосфере формирования политики советского руководства во времена Сталина (27). Тем не менее, как оказалось в последствии, наряду с открытыми тенденциями политической жизни в недрах ее складывались и другие явления и процессы, которые в полной мере развернулись уже после кончины Сталина, показав свои подлинные устремления.

Как известно, в 1953 году сначала на пост руководителя КПСС был выдвинут Хрущев, а Маленков возглавил Совет министров (правительство) страны. Тогда всё выглядело так, как будто было достигнуто какое-то коллективное согласие в том, чтобы все допущенные во время сталинских репрессий ошибки целиком отнести на его личный счет, тем временем прилагая все возможные усилия, чтобы добиться серьёзного улучшения уровня жизни людей. Также весь Президиум (как тогда назывался орган высшего руководства партии) принял участие в осуществлении тайного плана Хрущева по аресту и расстрелу всемогущего до тех пор руководителя секретных служб и безопасности Лаврентия Берии. Берия, имя которого нередко служило нарицательным и являлось олицетворением практики чрезмерных репрессий, после смерти Сталина стал домогаться власти и поста первого руководителя в партии (28). Опять-таки по инициативе Центрального комитета было принято решение о реабилитации и освобождении нескольких категорий лиц, арестованных по политическим соображениям, особенно, в последние годы - по т.н. процессу о заговоре врачей, обвиненных в посягательстве на здоровье высших руководителей страны, включая самого Сталина. Была создана также специальная комиссия по расследованию действий такого рода в более отдаленном прошлом (29).

Несколько позже, в 1956 году, наметился этап дальнейшей консолидации руководящих органов партии вокруг Хрущева. И опять непосредственным предлогом, поддерживающим эту тенденцию, стал очередной виток развития все той же темы о «репрессиях времен Сталина». Буквально среди ночи и уже после официального окончания работы ХХ съезда КПСС в феврале 1956 года Хрущевым был зачитан его так называемый «секретный доклад». Чтение доклада длилось почти 4 часа. В нем содержалось множество осуждений «культа личности Сталина и практики арестов, истязаний и убийств» тысячей ни в чём неповинных людей, в том числе, и членов партии. После этого полуночного заседания было принято решение зачитать содержание доклада и на собраниях партийных организаций по всей стране, хотя некоторые члены ЦК возражали против этого.

Такие члены руководства, как Вячеслав Молотов, Георгий Маленков, Лазарь Каганович, Клим Ворошилов, высказали мнения, что Хрущев проявляет несбалансированный подход к личности Сталина и к подлинным достижениям Советского Союза за время его управления. Кроме того, по их мнению, в ряде случаев так называемые репрессии были вполне оправданы и совершены в полном соответствии с требованиями и нормами существующего правопорядка.

Правомерность такой позиции, кстати, была подтверждена вскоре после ХХ съезда КПСС ходом событий, которые развернулись в восточной Германии и Венгрии и в которых идеи доклада Хрущева, бесспорно, сыграли роль масла, подлитого в огонь.

Оформившейся в ЦК внутренней оппозиции против линии Хрущева в июне того же 1956 года удалось даже провести официальную резолюцию в поддержку успехов и достижений времен Сталина. Одновременно с этим в резолюции осуждались и допущенные тогда случаи злоупотребления властью (30).

Реакция Хрущева на такой ход событий была вполне примечательной. Вдруг вполне неожиданно он сам выступил с полной поддержкой Сталина, заявив при этом своим оппонентам в руководстве: «Все мы здесь, вместе взятые, не стоим и мизинца Сталина» (31). Таким удачным маневром ему удалось избежать сокрушительного удара и сохранить все занимаемые позиции.

Чрезвычайно импульсивный и иногда непоследовательный Хрущев представил подходы к строительству социализма, во многом напоминавшие взгляды Бухарина и Жданова и предвещавшие курс Горбачева.

Собственно говоря, подходы Хрущева, будь это в делах внешней политики, партийной работы, сельского хозяйства или экономики, культуры и идеологии, очевидно, шли в разрез со многим из того, что было принято считать основополагающим и незыблемым в этих областях. Но, хотя важно дать оценку продолжению определенных идей в истории КПСС, очевидно, что ценность любой конкретной политики зависит от ее успеха в защите и продвижении социализма в конкретное время и при конкретных обстоятельствах. Можно твердо сказать, что, например, продвижение идеи мирного сосуществования и решение значительно сократить сухопутные силы Советского Союза представляли ценную и успешную политику, нечто изначальное. Другие его идеи были более сомнительны.

Несмотря на то, что Хрущеву удалось, в общем-то, успешно избавиться от своих главных оппонентов из группы Молотова и его сторонников, партия несколько позже, в 1964 году, после принуждения Хрущева уйти в отставку, отказалась от многих его инициатив. Однако спустя несколько десятилетий, во времена Горбачева, они вновь получили возможность буйно разрастись...

Не так-то легко разобраться, как все это могло произойти. Также довольно трудно понять и объяснить имевшиеся противоречия между взглядами Хрущева, с одной стороны, и позициями Молотова и его сторонников – с другой. Примерно так же позже обстоял вопрос о противоречиях между Горбачевым и его оппонентами вроде Егора Лигачева. Наверное, в чисто аналитическом плане в обоих случаях оказалось бы полезным отметить, прежде всего, те моменты их политических позиций, на которые и та, и другая сторона ставили особое ударение.

Так, например, Хрущев, по-видимому, на самом деле верил в возможность найти быстрый и легкий путь построения коммунизма. Его критикам, наоборот, было понятно, что этого быть не может и что дорога вперед будет долгой и трудной. Очевидно, Хрущев верил и в возможность мирного состязания с США и их союзниками. По Хрущеву, нужна была внутренняя политическая разрядка, а также становление своего рода «потребительского коммунизма» в стране (32).

Для его критиков, наоборот, вопросами первостепенной важности оставались классовая борьба в мире, поддержание революционной бдительности и внутренней дисциплины в стране.

Хрущев считал, что деяния Сталина в большей мере заслуживают осуждения, чем похвалы. По этому вопросу Молотов и его сподвижники придерживались в корне противоположного мнения.

Хрущев стоял за необходимость более широкого применения в практике социализма заимствованных у Запада идей и механизмов рыночной экономики, децентрализации, большей степени участия частных предприятий в хозяйственной жизни страны. Он настаивал также на повышении применения искусственных удобрений в сельском хозяйстве и на рост капиталовложений в производство товаров широкого потребления. Молотов считал, что нужно и дальше идти по пути совершенствования системы единого планирования экономики и развития социалистической формы собственности. По его мнению, как и раньше, в первую очередь, следовало бы обращать внимание на состояние индустриализации страны.

Другим аспектом резкого разграничения в позициях между группой Молотова и Хрущевым было их отношение к роли коммунистической партии в условиях строительства социализма. Как известно, Хрущев склонялся к более широкому толкованию идей диктатуры пролетариата и авангардной роли коммунистической партии как партии пролетариата. Оппоненты Хрущева категорически отвергали это.

Хрущев родился и вырос в крестьянской семье. С 1938 года по 1949 являлся партийным руководителем Украины. Тогда он также накопил определенный авторитет в качестве знатока проблем сельского хозяйства. Он полностью одобрял идеи и курс Сталина на всемерную поддержку процесса ускоренной индустриализации страны, даже за счет некоторых издержек и потерь со стороны сельского хозяйства. Вместе с этим руководство партии определенно осудило практику массового приема в партию преимущественно людей крестьянского происхождения, имевшую место на Украине во время руководства Хрущева, а также и некоторые другие нарушения норм партийной жизни, включая попустительство украинскому национализму (33).

В 1949г. Хрущева перевели в Москву, где его выдвинули на пост секретаря ЦК партии по вопросам сельского хозяйства. В этом своем качестве он сохранил, конечно, все свои связи и знакомства прежних лет. Кроме того, характер его работы как руководителя всей сельскохозяйственной политики страны создал ему репутацию чуть ли не единственного члена тогдашнего Политбюро, часто ездившего по стране (34). Все это, как и прежние связи Хрущева, оказали существенное воздействие на развитие всего политического курса партии после 1954 года.

Так, например, еще в 1953-м году, почти сразу после смерти Сталина, Хрущев положил начало определенно новому подходу в политике страны, согласно которому Запад рассматривался не только как источник новых производственных технологий, но и в качестве определенного стандарта для сравнения и учета всех достижений развития советского общества. Как известно, в дальнейшем это оказалось чреватым самыми серьезными последствиями как идейно-политического, так и непосредственно практического характера. Ибо на деле выходило, что подобный подход зачастую приводил к лишним серьезным напряжениям и усложнениям даже в тех случаях, когда речь шла о вполне разумных мерах по развитию экономики.

Известно, например, что при Хрущеве имела место значительная переброска ресурсов из промышленности в сельское хозяйство. Наряду с этим под предлогом дополнительного стимулирования производительности был введен ряд мер, подобных курсу НЭПа. Были уменьшены налоги на участки частного землепользования, сокращены налоги и сборы для частного владения домашними животными. Жителей, как деревень, так и городов, всячески поощряли заниматься обработкой собственных садов, а, по возможности, и откармливанием домашних животных.

Наряду с этими разумными мерами практического развития Хрущевым был выдвинут план резкого повышения сельскохозяйственного производства, к тому же – в чрезвычайно короткие сроки. В январе 1954-го года была начата всесоюзная кампания освоения миллионов гектаров так называемых целинных земель, расположенных преимущественно в Казахстане и в Сибири (34). Еще тогда на призыв кампании откликнулось около 300 тысяч добровольцев; было вспахано 13 миллионов гектаров новых земель. В следующем году было освоено ещё 14 миллионов гектаров (35).

В своей политике Хрущев неизменно подчеркивал неотложную необходимость повышения уровня жизни людей. Это тоже нетрудно понять, поскольку после тяжелых лет военных испытаний и послевоенного восстановления в стране вряд ли нашёлся бы хоть один человек, не одобривший такую политику. Суть проблемы, однако, состояла в том, каким образом и какой ценой это можно было осуществить.

С точки зрения оппонентов Хрущева, его подход к решению задачи повышения жизненного уровня населения затрагивал, по крайней мере, еще два вопроса, крайне важных для развития страны. С одной стороны, предусматривалась переброска значительных капиталовложений из тяжелой промышленности в легкую промышленность и производство товаров широкого потребления: «Через год после выдвижения Хрущева на должность Первого секретаря капиталовложения в тяжелую промышленность превышали объем капиталовложений в легкую промышленность всего лишь на 20%, в то время как в довоенные годы этот перевес составлял 79%» (36). Это уже означало полный отход от основных положений экономической политики времен Сталина, который в своем труде «Экономические проблемы социализма в СССР» прямо предупреждал, что отказ от поддержания преобладающего характера производства средств производства приведет к разрушению самой возможности всей национальной экономики к расширенному воспроизводству (37).

Весьма показательно, что отказ Хрущева именно от этих основных положений впоследствии оказался гибельным и для его собственных экономических планов и ожиданий, в том числе, и в отношении возможностей обогнать Запад по основным показателям производства.

Второй момент, по которому линия противников Хрущева отличалась от проводимой им политики, касался провозглашенного вступления СССР в экономическое соревнование как с США, так и со странами Западной Европы по всем показателям производства товаров широкого потребления.

Немецкий коммунист Ганс Гольц утверждал позднее, что подобного рода приравнивание основных целей социализма всего лишь к простому соревнованию с капитализмом в области материального потребления само по себе было сдачей идеологической территории (38).

Выдвижение этой цели - за пять-десять лет догнать и обогнать страны Запада по всем показателям потребления - привело, ко всему прочему, к таким отрицательным последствиям, как чрезмерный рост в определенных слоях населения стремлений к западному образу жизни и потребления (39). Официальное принятие такого лозунга в советской политике привело к тому, что для значительной части граждан страны соревнование между двумя социальными системами уже не столько выражало стремление к воплощению провозглашенных идеалов социализма, сколько сводилось к сравнению тех или иных уровней потребления (40). Наверное, эти последствия имел в виду и Молотов, определяя хрущевизм как полное отражение и проводник буржуазного духа (41).

Как Молотов, так и многие другие члены Президиума (как тогда называлось политбюро партии), открыто выступали против целого ряда пунктов политического курса Хрущева. Они не одобряли не только способ осуществления так называемой «десталинизации», но и отказ от признания первостепенного значения классовой борьбы на международной арене, усиление мер поощрения частного сельскохозяйственного производства, неоправданное расширение масштабов освоения целинных земель, децентрализацию промышленного производства, равно как и сдвиг его преимущественного развития от тяжелой промышленности к легкой (42).

Как Молотов, так и другие советские руководители того времени считали, что особенности климата целинных земель, отсутствие там какой бы то ни было инфраструктуры, а также чрезмерное расширение масштабов их освоения, являлись предпосылками возникновения чрезвычайно серьезных финансовых потерь и провалов. По их мнению, гораздо выгоднее было бы направить израсходованные средства на модернизацию сельского хозяйства и повышение его производительности в уже давно освоенных районах.

Основное отличие взглядов противников Хрущева состояло в том, что, не оспаривая необходимость повышения уровня жизни в стране, они в то же время считали, что при решении этой задачи нельзя отходить от целого ряда основополагающих положений в политике партии и советского государства. Противостояние курсу Хрущева постепенно нарастало и, наконец, к маю 1957 года приобрело форму открытых действий. Поводом для того послужили два важнейших события, имевшие место в то время. Первым из них было решение Хрущева перейти к децентрализации промышленности (43). Вторым была его речь, в которой содержался призыв совершить значительный прыжок в деле производства молока, мяса и масла с тем, чтобы за ближайшие два-три года обогнать уровень соответствующего производства в странах Запада (44). Такой взгляд на вещи, по словам внука Хрущева, стал основой уверенности Хрущева в возможности, как он говорил, «совершить прыжок в коммунизм». Как известно, несколько позже Хрущев был вынужден признать неправомерность своих взглядов по этим вопросам (45).

Решающая схватка между Хрущевым и его оппонентами состоялась во время длившегося с 18 по 21 июня 1957 года заседания Президиума и последовавшего за ним пленума ЦК партии. На основании критики его политики в области сельского хозяйства, а также выдвинутых им идей о децентрализации системы единого государственного планирования экономики тогда было сделано предложение освободить Хрущева от обязанностей Первого секретаря (46).

Молотов и другие представители оппозиции выступили также против столь значительного перенаправления капиталовложений из основных отраслей промышленности в сельское хозяйство. Они критиковали и слишком поспешное стремление добиться, во что бы то ни стало, выравнивания объемов потребления с аналогичными показателями Запада. Кроме того, противники Хрущева считали, что чрезмерное внимание делу освоения целинных земель, наряду с имевшей место значительной дезорганизацией структур сельского хозяйства, приводило к опасным для государства нарушениям системы принятия решений и управления экономикой. А это могло привести лишь к экономическому краху в особо крупных размерах.

В связи с этим, Молотов открыто объявил кампанию по освоению целинных земель «авантюрой», поглощавшей неоправданно много средств и ресурсов, в которых так сильно нуждались как промышленность, так и остальные отрасли экономики. Маленков подчеркивал, что стране в первую очередь нужно обогнать Запад по производству стали, чугуна, угля и нефти, что впоследствии даст возможность перейти к успешному разрешению проблем производства товаров широкого потребления. «Для нас, марксистов, – говорил он, – привычным является то, что любое развитие и прогресс в области экономики начинается, прежде всего, с определенной степенью с индустриализации». Маленков определял программы и политический курс Хрущева как проявления «правого уклона крестьянского типа» чрезвычайно опасного «оппортунистического направления», нацеленные на то, чтобы заставить Советское общество отказаться от самой идеи необходимости индустриализации страны (47).

В начале решающей дискуссии оппозиция имела численный перевес в Президиуме. На ее стороне было 7 членов Президиума, против нее выступали трое при одном воздержавшемся. Однако в то время, когда устранение Хрущева с должности казалось неминуемым, от имени членов ЦК города Москвы была организованна форменная осада заседания Президиума. Московские члены ЦК, многие из которых были выдвинуты в ЦК лично Хрущевым, потребовали созыва специального заседания всего ЦК. К его организации приступили в спешном порядке, и дней через шесть дело закончилось голосованием в поддержку Хрущева и выведением Молотова, Маленкова и Кагановича из ЦК и Президиума партии (48).

Разгром «антипартийной», по определению Хрущева, оппозиции открыл перед ним возможность политически беспрепятственного управления в последующие семь лет. Его политика в этот период отличалась двумя основными характеристиками.

Во-первых, несмотря на некоторые колебания, курс Хрущева внутри страны был направлен на сокращение расходов в военной области. Одновременно с этим шли непрерывные атаки в адрес Сталина, продолжалась децентрализация системы планирования, разрушение машинотракторных станций. Также делались попытки копирования и внедрения преимущественно в сельскохозяйственное производство ряда заимствованных у США методов организации. Продолжалось освоение целинных земель, а также отводилось повышенное внимание производству товаров широкого потребления. Одновременно с этим происходила и некоторая «оттепель» в области культуры. Дальнейшее развитие получил процесс отхода от признания основополагающего значения классовой борьбы, диктатуры пролетариата и авангардной роли коммунистической партии.

Характерно, что, на практике, ни какая из мер, предпринятых в области внутренней политики в этот период руководства Хрущева, так и не принесла ожидаемых результатов. Как отмечал его биограф Вильям Таубман, «зачастую вследствие его инициатив дела продвигались от плохого к худшему» (49).

На состоявшемся в 1961 году ХХІІ-м Съезде КПСС Хрущев предпринял очередную чрезвычайно резкую кампанию против Сталина. Весьма показательными в ней явились следующие два аспекта антисталинизма, которые, кстати, мы видели и у Горбачева.

Во-первых, критика Хрущева в адрес Сталина была настолько преувеличенной, насколько односторонней и поверхностной. Во-вторых, сам факт публичного развенчания Сталина был вызван чрезвычайно ограниченными политическими целями.

Хрущев намекал, что Сталин вполне неожиданно появился на политической арене лишь к 1924 году, в то время, как достоверно известно, что деятельность Сталина как революционера ведет начало еще с 1898 года, когда он проводил организационную работу среди железнодорожных рабочих Грузии. В своих узких целях Хрущев также приводил несколько специально подобранных цитат из так называемого политического завещания Ленина, в которых содержались критические замечания, осуждавшие Сталина за грубость. Наряду с этим полностью вне поля зрения оставались другие оценки Ленина, где он писал о Сталине как о выдающемся руководителе. Как известно, что когда в 1956 году Хрущев начал свою первую кампанию против Сталина, он сосредоточил свои нападки преимущественно на случаях репрессий, жертвами которых были руководящие партийные деятели. Тогда он объявил, что половина делегатов ХVІІ-го съезда партии и 70% избранного на этом съезде состава ЦК были убиты. Биограф Сталина Кен Камерон отмечает, что «весьма трудно поверить в достоверность данных, приведенных тогда Хрущевым» (50).

На основании сведений недавно открытых советских архивов исследователи определили, что общая численность казненных с 1921 по 1955 год составила 799455 человек, т.е. была значительно ниже миллионов, указанных в оценках Роберта Конквеста, Роя Медведева и других антисоветских ученых (51).

В книге Сергея Кара-Мурзы «Краткий курс манипуляции сознанием» (Москва, 2002, с. 192) приводятся данные из «демократического» еженедельника «Аргументы и факты» (1990, № 5), согласно которым с 1921 по 1954 год «...по политическим мотивым было приговорено к высшей мере наказания 642 980 человек. Точных данных о том, сколько приговоров приведено в исполнение, пока нет; согласно оценкам – около 300 тысяч».

На ХХ съезде Н. С. Хрущев заявил: «Когда Сталин умер, в лагерях находилось до 10 млн. человек». В действительности на 1 января 1953г. в лагерях содержалось 1 727 970 заключенных, о чем Хрущеву было сообщено докладной запиской. В феврале 1954г. ему была представлена справка, подписанная Генеральным прокурорам СССР, Министром внутренных дел СССР и Министром юстиции СССР, содержащая точные данные о числе осужденных всеми видами судебных органов в период с 1921г. по 1 февраля 1954г. Таким образом, и в докладе ХХ съезду КПСС, и в множестве выступлений Н. С. Хрущев исказил истину сознательно. – Доп. переводчика.

Не соответствовали исторической истине и заявления Хрущева о якобы ошибочной стратегии Сталина и его диктаторском руководстве во время Второй Мировой войны. Они были убедительным образом опровергнуты таким авторитетом военного дела, как маршал Георгий Жуков, который, кстати, оказал решающую поддержку Хрущеву и другим руководителям партии в ходе конфликта с Берией.

Весьма показательно то, что Хрущев так никогда ничего не предложил и не сделал для выработки более уравновешенного и всестороннего подхода к оценке как самого Сталина, так и всего периода развития советского общества и государства за время его правления. Он просто попытался вычеркнуть все это из советской истории, надеясь таким способом положить конец всем возможным возражениям, дискуссиям и прениям по этим вопросам (52). Поэтому, по словам Егора Лигачева, Хрущев оставил историю «с огромными пробелами» (53).

Несмотря на всю неправомерность с точки зрения научно-исторической обоснованности, нападки Хрущева в адрес Сталина вполне послужили определенным политическим целям. Создав некий чудовищный, искаженный и извращенный образ Сталина, Хрущев потом довольно ловко и беспощадно использовал свое детище для политической расправы со всеми, кто в силу той или иной причины выражал несогласие с проводимым им курсом.

Так, например, в 1961 году он открыто связал свои обличения Сталина с критикой своих противников из т. н. фракционной группы во главе с Молотовым, Кагановичем и Маленковым. Он обвинил их «в стремлении сопротивляться всему новому в жизни и в попытках восстановить преступные силовые методы времен культа личности» (54). Это было уже полным искажением реальных фактов, поскольку ни Молотов, ни кто-либо другой из его сторонников никогда не призывали к установлению некого режима репрессий, а всего лишь противостояли по вполне определенным пунктам политическому курсу Хрущева и не принимали его односторонний подход к оценке Сталина.

Примечательно и то, что в отношении своих оппонентов Хрущев применял понятия «сталинизм» и «сталинист» так же, как обычно их используют антикоммунисты в своих атаках на коммунистов.

Теперь, на основании опыта последующих десятилетий, можно уже с полной уверенностью сделать заключение, что действия Хрущева в отношении Сталина во многом расчистили дорогу для появления на политической сцене Горбачева и облегчили проведение горбачевского курса. В этом плане Горбачев, с одной стороны, в начальный период своего руководства сумел накопить определенный политический капитал, критикуя неполную и неубедительную аргументацию хрущевского подхода к Сталину. Но, как известно, впоследствии Горбачев в действительности еще шире открыл дверь для нападок на Сталина, которые стали гораздо более ожесточенными и односторонними, чем ранее, при Хрущеве. Кроме того, очевидно, пользуясь опытом своего предшественника, Горбачев стал использовать негативную оценку Сталина в обвинениях против всех выражавших несогласие с его политикой, с целью их последующего устранения с политической сцены. Так, например, вышло и в случаедискуссии, вызванной публикацией письма Нины Андреевой. В отношении своих оппонентов Горбачев просто повторял те же самые обвинения в «возвращении к методам сталинизма», к которым за несколько десятилетий до него прибегал Хрущев. Подробнее обо всем этом пойдет речь дальше, в V главе книги.

Наверное, одной из самых впечатляющих черт политического мышления Хрущева была его уверенность в возможности более легкого и быстрого продвижения по пути строительства социализма. Эта его чересчур большая уверенность как раз и стала основной причиной того, что сельское хозяйство страны всего за одно десятилетие пришло в состояние, довольно близкое к полному хаосу. Идея ускоренной разработки целинных земель как главного направления советской сельскохозяйственной политики предполагала переброску в отдаленные края страны десятков тысяч тракторов и комбайнов и множества других ресурсов. Сотни тысяч добровольцев были направлены туда, чтобы осваивать земли, размеры которых равнялись территориям Франции, Западной Германии и Англии вместе взятым. По официальным отчетам за первый год целинной кампании производство зерна в стране повысилось на 10 млн. тонн. Несколько позже оказалось, однако, что это повышение произошло преимущественно за счет повышения урожайности в традиционных районах сельскохозяйственного производства. Засуха, поразившая страну в последующий год, привела к повсеместному уменьшению продукции. Кульминацией успехов целинной кампании стал 1956 год. Урожай зерна с вновь освоенных земель тогда составил 50% всего производства зерна в стране. К сожалению, впоследствии большая часть этого впечатляющего количества оказалась утраченной из-за нехватки складов, а также ввиду сложности транспортировки продукции на столь большие расстояния к центрам основного потребления. На протяжении следующих лет, однако, объём продукции, полученной на целинных землях, неуклонно снижался. В 1957 году он оказался на 40% меньше по сравнению с предшествующим 1956 годом. В1958 году спад увеличился еще на 8%, а в 1963 и 1964 годах дела уже пошли к полному развалу.

В подробном исследовании, посвященном освоению целинных земель в Советском Союзе, Джеральд Мейер отмечает, что основными причинами неуспехов этого начинания стали, во-первых, полное пренебрежение Хрущева к учету весьма неблагоприятных природно-климатических условий в этих районах и, во-вторых, существенные финансовые расходы, необходимые для столь масштабной деятельности. Чрезвычайно короткая продолжительность сезона, благоприятствующего развитию растений, недостаточное количество и неравномерное распределение осадков, сильные ветры и практическая невозможность проводить в условиях целинных земель целый ряд обязательных процедур сельскохозяйственного производства - все это, в конечном счете, привело к углубляющейся эрозии и убывающему плодородию почвы. Параллельно с этим шел резкий рост финансовых расходов на поддержку и содержание всего этого предприятия (55). Таким образом, политика ускоренного масштабного освоения целинных земель с течением времени обернулась полным провалом.

К неудовлетворительным итогам привели и три другие инициативы Хрущева в области сельского хозяйства. Две из них основывались на уверенности, что применение заимствованных у Запада методов организации производства, сортов растений, пород животных и т.п. сможет вызвать быстрый рост объемов сельскохозяйственного производства. Например, т. н. зерновая кампания была рассчитана на то, что повсеместное выращивание кукурузы сможет обеспечить скот кормом, заготовленным по американской практике силосования, в количестве, превышающем необходимое. Ожидалось, что таким образом резко повысится как общее поголовье домашних животных, так и соответствующие объемы производства мяса, молока и других продуктов животноводства.

Также делался упор на заимствованную у Запада практику повышенного применения искусственных удобрений, чем надеялись компенсировать отказ от традиционного метода восстановления плодородия земли, требующего периодически оставлять земельные участки под пар. Несмотря на благие намерения, все эти кампании, несмотря на ожидания, так и не стали всеобщими методами быстрого решения основных проблем сельского хозяйства. Среди главных причин такой неудачи Мейер в своем исследовании отмечает полное пренебрежение со стороны Хрущева к учету природных и прочих специфических особенностей сельскохозяйственного производства, являвшегося важнейшей отраслью экономики СССР (56).

Третья и, возможно, наиболее тяжелая ошибка сельскохозяйственной политики Хрущева, была связана с его решением ликвидировать систему государственных машинно-тракторных станций (МТС), которые обеспечивали тружеников на селе необходимой техникой. Теперь хозяйства должны были выкупать, а в дальнейшем и сами поддерживать эту технику, на что им не хватало ни финансовых средств, ни кадров, обладавших специфическими знаниями и навыками.

В своем подходе к проблеме технического обеспечения сельского хозяйства Хрущев в корне отвергал одно из основных положений становления и развития социалистической системы хозяйства в Советском Союзе. В уже упомянутом труде Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР» (изданном в 1952 году) категорически подчеркивалось, что не сами колхозы, а расширение роли государственного сектора в сельском хозяйстве является фактором, способным обеспечить дальнейшее успешное развитие советской экономики (57).

Отход Хрущева от теоретических установок организации социалистической экономики обернулся прямым бедствием на практике. Всего за три месяца после объявленной им «реформы» большая часть МТС просто исчезла с лица земли. Даже явные сторонники Хрущева вроде Р. Медведева впоследствии были вынуждены признать, что в конечном итоге его политика привела к серьезному спаду сельскохозяйственного производства и к большому урону долгосрочного характера для экономики в целом. По сути дела, это было равнозначно несомненному провалу (58).

Попытки Хрущева найти новые решения для развития промышленности, в основном, были сходны с его подходом к сельскому хозяйству и, как правило, скорее приводили к появлению новых проблем, чем к разрешению уже существующих.

Важнейшим условием функционирования социалистической экономики являлась ее система единого планирования. Она не только обеспечивала достижение нужных стране общих объемов производства по его отдельным отраслям, но и поддерживала необходимые оптимальные балансы как внутри отдельных отраслей, так и между ними. Система единого планирования также предохраняла советскую экономику от всевозможных спадов и их последствий, присущих капиталистическому рынку.

У этой системы были, конечно, и свои проблемы. С одной стороны, по мере роста и развития экономики СССР, повышались как объем, так и сложность планирования. Так, например, в 1953 году в стране было уже около 200000 промышленных предприятий. Уже это само по себе вызывало необходимость повышения числа показателей для системы планирования. Таким образом, если к началу 30-х годов таких показателей насчитывалось не больше 300, в 1940 году их было уже 2500, а в 1953 году – 5000.

С течением времени некоторые проблемы все более разрастающейся и усложняющейся системы планирования стали становиться основанием как для критических замечаний, так и для откровенных нападок как на советский способ хозяйствования, так и на сам социалистический строй. Чаще всего говорилось о наличии элементов некой «сверхцентрализации», якобы душащей стремления к инициативности и мешающей внедрению достижений научно-технического прогресса, а также приводящей к напрасным тратам необходимых общественных ресурсов и времени. Нередко некоторые хозяйственники стремились непомерно увеличить на складах запасы сырья, запчастей и других материалов, нужных для производственного цикла на их предприятиях. Также имела место и практика выдачи премий за выполнение планов по чисто количественным показателям. Не было необходимой гибкости по отношению к тем предприятиям, которые прилагали усилия к улучшению качества производства, несколько снижая количественные показатели. На них все равно накладывались всякие взыскания и штрафы (59).

Проблемы системы планирования заметно обострились во времена руководства Хрущева, когда к основным показателям механическим образом добавили множество показателей второстепенного значения в связи с переброской значительных средств экономики в сторону производства товаров широкого потребления.

Представляются справедливыми суждения экономиста Алека Ноуве, который отмечает, что провозглашение в качестве первостепенных сразу столь многих и столь объемных задач экономики, как жилищное строительство, сельское хозяйство, легкая промышленность и торговля, еще больше осложнило деятельность системы единого планирования. Системы такого рода в принципе работают вполне успешно, когда имеют дело с ограниченным числом показателей жизненно важного значения (в странах Запада такой была, например, экономика военного времени). Когда, однако, основные цели становятся расплывчатыми, а количества подлежащих планированию показателей непомерно возрастают, закономерно падает и эффективность самой системы (60). В своем стиле Хрущев пытался найти простое решение также и для проблем единой системы планирования, пытаясь провести ее децентрализацию и внедрение заимствованных у Запада методов рынка и конкуренции. Например, в мае 1957 года он упразднил свыше 30 существовавших до тех пор отраслевых министерств, заменив их более чем 100 экономическими советами (совнархозами), функционирующими на местном уровне.

Нетрудно было предвидеть последствия столь резких перемен. Во-первых, возникло много затруднений не только в процессах непосредственного производства, но и в доставке необходимого сырья. Кроме того, при введенной системе на практике интересы местного значения обычно брали верх над общенациональными и общесоюзными интересами. В связи с этим даже сторонники Хрущева Рой и Жорес Медведевы были вынуждены признать, что проведенная таким образом децентрализация на деле привела к «анархии, к лишнему дублированию, параллелизму, а также к растворению ответственности на всех уровнях функционирования системы» (61).

Все это привело к необходимости последующей перегруппировки и образованию 617 больших экономических районов. Этим, однако, не удалось возместить ущерб и потери, нанесенные децентрализацией. Темпы роста советской экономики во второй половине 50-х годов оказались более низкими, чем в первой. За первые пять лет следующего десятилетия это замедление стало еще более значительным (62).

После отстранения Хрущева от власти в 1964 году было восстановлено 20 центральных отраслевых министерств. Наряду с этим были приняты меры, направленные на сочетание ведущих функций центральных органов планирования с предоставлением большей автономии предприятиям в делах непосредственного производства на местах (63).

С политическими взглядами Хрущева был связан и ряд других трудностей и осложнений в советской политике того времени. Так, например, Хрущев зачастую почти демонстративно выказывал полное пренебрежение к явным признакам обострения национальных проблем в некоторых районах страны. Неизвестно, было ли это какой-то мерой осторожности или, может быть, просто запоздалой реакцией на прежнюю критику за его снисходительное отношение и попустительство буржуазному национализму на Украине. Так, однажды после посещения Средней Азии Хрущев вдруг сделал предложение объединить все существующие там отдельные союзные республики в одну (64). Любопытно напомнить, что примерно таким же было административное деление там и во времена Российской империи до 1917 года. Тогда на территории всей Средней Азии был всего лишь один Туркестанский округ. Не столь крайними, но тоже не до конца обдуманными и взвешенными были, очевидно, и другие его высказывания в области национальной политики, например, заявление о том, что национальный вопрос в стране уже якобы полностью решен, в связи с чем следовало бы приступить к объявлению некой общей для всех советской национальной идентичности. Однако в тот исторический момент выдвижение идеи об общей для всех советской национальной идентичности привело лишь к обострению националистических настроений, поскольку на практике эту идею отвергли все, хоть в чём-то дорожившие своим национальным достоинством, историческим наследием и традициями.

Историк Ицхак Брудни отмечал, что этот подход Хрущева одновременно содержал как полное непонимание, так и явное пренебрежение реально существующими в стране национальными проблемами. Несвоевременное провозглашение таких идей имело прямым следствием рост националистических представлений и чувств как среди нерусских национальностей на периферии, так и среди определенных представителей русской интеллигенции (65).

Определенно, Хрущев нравился некоторой части интеллигенции, так как с его именем связывали чувствительное ослабление цензуры и другие проявления «оттепели» в культурной и интеллектуальной сферах. В этом плане, очевидно, он тоже является неким предтечей «политики гласности», объявленной Горбачевым несколько десятилетий спустя. Несмотря на свой внутренне противоречивый характер, оттепель Хрущева, оказавшаяся конечном итоге недолговечной, имела и определенное положительное воздействие на развитие интеллектуальной жизни в стране. Произошла ломка некоторых, очевидно, устаревших форм в художественной литературе, поэзии, фильмах и других видах искусства. Этот процесс, тем не менее, зачастую принимал разную направленность. Были напечатаны прежде запрещенные романы, такие, как «Не хлебом единым» В. Д. Дудинцева, «Один день Ивана Денисовича» Александра Солженицына (66).

Но за время Хрущевской оттепели большое распространение получил также и целый ряд откровенно буржуазных идей. Это особенно наблюдалось в кругах академической прослойки, работающей преимущественно в области экономики. Согласно Рою и Жоресу Медведевым, в период после 1953-54г.г. «влияние Запада стало заметным во многих областях жизни в СССР, в частности, – в экономике» (67).

За время своего руководства Хрущев внес ряд своих идей, связанных с областью международных отношений, партийным строительством, а также развитием государства и коммунизма как общественно-экономического строя. Воздействие многих из них как на положение в самом Советском союзе, так и на состояние международного коммунистического и рабочего движения было весьма противоречивым. В рамках данной книги просто невозможно полностью выяснить, в какой мере и какие из этих идей являлись примерами творческого применения учения марксизма-ленинизма к тогдашним историческим условиям, а какие оказались в корне ошибочными или ревизионистскими. При этом бесспорно, что взгляды Хрущева, к какой бы области они не относились, так или иначе, склонялись в сторону социал-демократии. В большинстве случаев его идеи приводили к обострению проблем или появлению новых и, в конечном итоге, создали прецедент для политического курса Горбачева с его еще более гибельными действиями.

Известно, что в области международных отношений Хрущев неизменно старался ставить ударение преимущественно на политику мирного сосуществования. Его аргументы в этом плане сводились к тому, что по мере укрепления и развития системы социализма в мире со временем сложится такое соотношение сил, которое создаст возможность для разрешения основного противоречия между социализмом и капитализмом исключительно в сфере мирного сосуществования между ними. Отсюда уже вполне можно было легко перейти и к идее «мирного перерастания» капитализма в социализм. Известно, что как раз по этому вопросу возникли основные противоречия между Хрущевым и руководством КНР. Специально опубликованное в 1963 году в Пекине «Предложение относительно генеральной линии международного коммунистического движения» содержало острую критику политики Хрущева, а сам Хрущев был объявлен ревизионистом (68).

Известно, что последующее реальное развитие опровергло многие идеи и взгляды Хрущева. Одновременно с этим не следует забывать, что в те годы, когда они выдвигались и воплощались в проводимой им политике, положение самого Советского Союза в мире было довольно сложным. СССР продолжал находиться в неприкрыто враждебном окружении сил империализма, возглавляемых США, которые после окончания Второй Мировой войны заняли главенствующее экономическое, политическое и военное положение. С их стороны непрерывно велась самая широкая и разнузданная пропагандистская кампания, представляющая СССР в мире исключительно как фактор нестабильности, агрессии и подрывной деятельности.

В этом плане многие идеи, выдвинутые Хрущевым, в тот момент нейтрализовали ряд исключительно отрицательных и вредных последствий этой кампании. Они способствовали укреплению и развитию всемирного движения мира и нанесли удар по позициям тех сил и кругов Запада, которые настаивали на широкомасштабной войне против СССР и других стран социализма. Это было состояние холодной войны.

В связи с этим нужно отметить, что идеи Хрущева о мирном сосуществовании, в сущности, высказывались не только им и не впервые применялись в политической практике. К ним, собственно, неоднократно обращался и Сталин в ряде своих интервью, которые он давал представителям советской и иностранной печати в последние годы его жизни. Он полностью отвергал идею о неизбежности новой мировой войны и выдвигал основные положения политики мирного сосуществования (69).

Кроме того, не следует забывать, что, несмотря на всю заслуженную критику, Хрущев по сути дела всегда считал, что международные позиции социализма необходимо защищать всеми силами и средствами и следовал этому на практике. Под его руководством в 1956 году СССР оказал помощь Венгерской народной республике в предотвращении контрреволюции. Несколько позже, во время Карибского кризиса 1962-го года, когда кубинская революция подвергалась смертельной угрозе непосредственной военной интервенции, опять Хрущев без колебания послал в ее защиту советский военный контингент с ракетами. В ходе дальнейшего чрезвычайного обострения международной обстановки, правительству СССР под его руководством удалось добиться получения официальных гарантий со стороны США не предпринимать прямую агрессию против Кубы в обмен на вывод с острова советских ракетных вооружений (70).

Хрущев также без колебания оказывал щедрую материальную и техническую помощь и поддержку всем странам и народам мира, ведущим войну против империализма. В этом плане следовало бы упомянуть, например, хотя бы о Китае (до момента обострения отношений между двумя странами), об Египте, Индии и т.д. Чрезвычайно примечателен и вывод историка Вильяма Кэрби о том, что помощь, полученная Китаем от СССР за период с 1953 по 1957 годы, по своим размерам являлась «наиболее объемной передачей технологий, когда либо имевшей место во всей истории человечества» (71).

Так что политика Хрущева на международной арене была во многом целесообразной и оправданной. Принесла она и немало успехов. И все же, в его подходе к проблемам мирного сосуществования двух мировых систем было и немало наивности. Выражалась она, прежде всего, в ни чем неоправданных надеждах, что находящийся тогда у власти в США президент Эйзенхауэр вот-вот проявит готовность положить конец политике холодной войны. На самом деле США так ничего и не сделали в ответ на одностороннее сокращение военных расходов и численности вооруженных сил СССР. Не отказались они и от прямых военных действий во Вьетнаме (72).

Более того, сам Хрущев впоследствии был вынужден признать, что его усилия добиться существенного прогресса в деле мирного сосуществования на практике были прерваны в 1960 году, когда накануне встречи в верхах руководителей четырех великих держав США направили шпионский самолет У-2 в полет над территорией СССР. При этом власти США долгое время официально отрицали даже самую возможность подобного события и признали этот факт лишь тогда, когда на состоявшейся в Москве пресс-конференции историю шпионского полета подтвердил пилот сбитого самолета Гари Пауэрс. Тогда, по словам Хрущева, вполне стало ясно, что у США всегда были самые откровенные империалистические намерения и что, очевидно, для них фактор военной силы является определяющим в деле международных отношений (73).

Как известно, Хрущев выдвинул также и новые идеи относительно общественно-политической роли партии, системы партийного строительства и государства. Согласно одной из них, КПСС, претерпев определенное развитие, превратилась из партии, являвшейся авангардом рабочего класса, в авангард всего народа. То же самое относилось и к государству диктатуры пролетариата, которое приобрело характер государства всего народа.

В принципе, на определенном этапе развития социализма изменения подобного рода были бы естественны и приемлемы. Суть дела, однако, состояла в том, в какой степени конкретные общественно-экономические и политические условия в СССР и в мире во времена Хрущева соответствовали теоретическим заключениям такого рода. Это особенно касалось международного положения СССР. Несмотря на ряд благоприятных сдвигов, страна все же оставалось во враждебном окружении могущественных сил империализма. В этих обстоятельствах, по мнению уже упомянутого прогрессивного исследователя Бахмана Ассада, выдвинутые Хрущевым идеи имели весьма разлагающее воздействие, поскольку поддерживали иллюзии о возможности избежать классовой борьбы, а также возлагали слишком много неоправданного доверия на такие социальные группы, как государственная бюрократия (74).

Конечно, идеи такого рода отвлекали от необходимости отстаивать и защищать интересы рабочего класса. Одновременно с этим по-прежнему было принято считать, что общественный строй социализма направлен, прежде всего, на службу этим интересам. Таким образом, возникала большая путаница идейного плана, связанная с потерей основных критериев прогрессивного развития социализма как общественного строя нового типа. На фоне такого состояния теоретических представлений, был принят и ряд ошибочных решений практического плана, впоследствии крайне отрицательно сказавшихся на развитии страны. Одним из них было введенное во время руководства Хрущева уравнивание зарплат.

На каком-то другом этапе развития социалистического общества такие меры могли бы быть вполне полезными и оправданными. Однако в СССР в годы руководства Хрущева еще не было экономических условий для полного отказа от разумной дифференциации в оплате труда в соответствии с его качеством и количеством. На практике это вело к подавлению инициативности и потере стимулов для повышения производительности труда.

В области партийного строительства предложения и действия Хрущева привели, в конечном итоге, к довольно заметному снижению руководящей роли Коммунистической Партии в обществе. В 1957 году, почти повторяя собственную практику времен своего пребывания на посту первого секретаря Коммунистической партии на Украине, он вновь широко раскрыл двери для массового приема новых членов в ряды КПСС. Это делалось в полном соответствии с уже объявленными взглядами новой генеральной линии на якобы имевшее место упразднение классовых различий, при котором мнения преобладающего большинства советских граждан полностью совпадало с мнением коммунистов (75).

Кроме того, Хрущев ввел требование того, чтобы в ходе каждой отчетно-выборной кампании в обязательном порядке производилось обновление руководящих органов партии на всех уровнях, хотя бы на одну треть их состава. Также по личному решению Первого секретаря ЦК КПСС произошло разделение самой партии на две части – сельскохозяйственную и промышленную. По мнению аналитиков, таким образом, на деле закладывались основы для возникновения своего рода «двухпартийной политической системы».

Несмотря на то, что все эти новшества вводились во имя обновления и оживления политической жизни, в действительности они привели к ослаблению Партии и вызвали в ней широкие колебания настроений и неодобрение. Вовсе неслучайно, что после отстранения Хрущева от власти все они просто исчезли без следа (76). Несколько десятилетий спустя к идеям Хрущева об изменениях в строительстве партии вернулся Горбачев в своем стремлении добиться всестороннего ослабления КПСС и смещения ее с занимаемых позиций, чтобы впоследствии перейти к ее полному уничтожению.

Конец «эры Хрущева» наступил осенью 1964-го года, когда по требованию коллективного руководства партии он был вынужден отказаться от занимаемого им поста. Вместе с его отстранением от власти из официальной политики исчезли и идеи экономической либерализации и демократизации политической жизни, с которыми, как правило, связывалось его имя, особенно в странах Запада. Несколько позже, однако, они вновь обрели новую жизнь в том, что историк Джон Гуддинг назвал «альтернативной традицией». По мнению последнего, носителями и выразителями этой традиции в 60-е и 70-е годы прошлого столетия являлись, например, ответственный редактор журнала «Новый мир» Александр Твардовский, экономисты Николай Петраков, Александр Бирман, Татьяна Заславская, публицист Рой Медведев, физики Андрей Сахаров и Валентин Турчин, драматург Михаил Шатров и ряд других представителей интеллигенции. Характерно, что все они были членами коммунистической партии и оставались таковыми. Они выражали свое восхищение и преклонение перед Лениным и продолжали верить в социализм. Одновременно с этим в своей непосредственной общественной деятельности они выступали, однако, в поддержку такого социализма, который обладал бы также и рядом характеристик, присущих капитализму. Сторонники и проводники «альтернативной традиции» не выступали открыто против существующей в СССР системы, но надеялись, что с течением времени им удастся добиться введения подходящих людей в высшее руководство партии. Судя по реальному ходу событий в стране, эта их тактика увенчалась успехом, когда во главе партии встал Горбачева (77).

Вскоре после снятия Хрущева с занимаемого им поста, основной фигурой в Партии и Государстве стал Леонид Брежнев. В этом своем качестве он оставался до самой своей кончины в1982 году. Известно, что впоследствии Горбачев и его последователи довольно умело и активно воспользовались в своих целях рядом особенностей личности Брежнева и его стиля управления. Руководство Брежнева было объявлено первопричиной возникновения всех трудностей, ошибок и слабостей в развитии страны. Открыто высмеивались даже явные признаки катастрофического ухудшения его здоровья после перенесенного инфаркта, не говоря о таких его слабостях, как склонность к показухе и подчас дорогостоящим выдумкам. К этому добавлялись и примеры слабого политического руководства, которые стали особо явственными в последние годы его жизни, когда для всех стало очевидно, что он уже чисто физически не может выполнять свои обязанности. Таким образом, весь довольно продолжительный и во многих отношениях ответственный период его правления был превращен в символ застоя, стагнации и коррупции. Хотя для такой характеристики и были свои основания, особенно, если говорить о последних годах его руководства, все же совершенно неверно было относить подобные оценки буквально ко всему, что совершалось в стране в то время, ко всей ее политике и развитию в тот период. Мы находим такой подход полностью неоправданным и неправомерным.

Как описывал особенности характера Брежнева Дмитрий Волкогонов, превыше всего Брежнев ценил «тишину, спокойствие, отсутствие конфликтов». Ему была неприятна даже сама мысль о каких-либо масштабных изменениях и реформах. Положив конец введенной Хрущевым практике обязательной периодической замены значительной части кадров, он, как правило, делал ставку на кадровую стабильность и преемственность. На деле он, фактически, всячески воздерживался от каких-либо заметных изменений основного состава персонала.

На каждом из четырех съездов партии за период его правления Брежнев говорил об имевших место недостатках. Вместе с этим, однако, он сам не сделал никаких предложений по их преодолению и не соглашался с предложениями других в этом направлении. Значительная часть членов его руководства, видимо, была подвержена возрастным изменениям организма. У них были заметные проблемы с состоянием здоровья и пониженная работоспособность. Но явственнее всего это, кажется, обнаруживалось у самого Брежнева. После перенесенного в 1976 году очень серьезного удара, его здоровье, очевидно, пошло на убыль. С тех пор до его кончины в 1982 году он перенес еще несколько инфарктов и инсультов. За последние пять лет жизни его физическое состояние просто не давало ему возможность выполнять какую-либо активную роль в деле руководства партией и государством. Иной раз он даже с трудом зачитывал слова заранее подготовленных ему текстов (78).

Многое из критики в адрес Брежнева и его управления имело свои основания. Зачастую, однако, за ней скрывался тот факт, что значительная часть проблем, которые СССР должен был решать в то время, на практике вела свое начало со времени руководства Хрущева. Может быть, как раз поэтому Брежнев направлял свои усилия преимущественно на упразднение административных и организационных новшеств «эры Хрущева». Была восстановлена системы единого централизованного планирования экономики. На смену практике обязательной ротации и ограничения времени пребывания у власти пришло стремление к политической и кадровой стабильности. Было отменено фактическое разделение партии на промышленные и сельскохозяйственные организации и, таким образом, восстановлено, хотя бы на уровне структур, ее единство. Также был положен конец практике массовых приемов в члены партии и были установлены более строгие правила приема и отбора кандидатов.

Произошли изменения и в области идеологии. Понятия «общенародное государство» и «партия всего народа» остались в обращении, однако в них вкладывался уже совершенно иной смысл. По свидетельству Георга Бреслауера («Новый взгляд на управление Хрущева», 1981) в то время в «Правде» вышла статья со специальным толкованием этих понятий, где подчеркивалось, что КПСС не потеряла свой классовый характер и всегда была и остается, прежде всего, партией рабочего класса (79). Наряду с этим курс Брежнева в области внешней политики всегда неизменно демонстрировал твердую приверженность международной солидарности. В период его руководства было достигнуто военно-стратегическое равновесие с США по всем основным направлениям. На всемерную поддержку со стороны СССР рассчитывали как социалистические страны Европы и Куба, так и силы революционной борьбы во Вьетнаме, Никарагуа, Анголе, Афганистане, движение против расистского режима апартеида в Южной Африке и т.д.

В плане идеологии Брежнев пытался идти своим собственным путем, учитывая каждую из основных тенденций и традиций советской политической жизни. Зачастую, по мнению известного советского исследователя Федора Бурлацкого, он «заимствовал и применял в своей непосредственной практике элементы опыта как Сталина, так и Хрущева» (80). Стивэн Ф. Коэн тоже отмечает склонность Брежнева занимать, как правило, серединную позицию между соперничавшими тенденциями в руководстве партии. В изданном в 1989 году (в соавторстве с Катрин ван ден Гейффель) труде «Голоса Гласности» он отмечает, что «после отстранения Хрущева от власти в партии обособились, по крайней мере, три отдельных направления».

Первое из них, отличавшееся антисталинской направленностью, заявляло о необходимости дальнейшего ослабления и упразднения руководящего начала партии в обществе. В противовес этой тенденции выступало твёрдое «неосталинистское» ядро, требовавшее срочного восстановления позиций партии и советского государства после тех тяжелых поражений, которые они претерпели во времена Хрущева. Равновесие между этими течениями поддерживалось третьим, консервативным направлением. Его позиции сводились к тому, что в стране после отстранения Хрущева следовало в первую очередь стремиться к сохранению статус-кво, избегая резких перемен в какую-либо сторону (81).

На протяжении двадцати лет после отстранения Хрущева от власти приверженцы этих трех направлений находились в состоянии непримиримой борьбы за влияние и перевес в партии. Это явилось предпосылкой возникновения в рамках КПСС ситуации некой политической «многопартийности». Большую часть этого периода, особенно, в его начале, консервативному крылу под руководством Брежнева удавалось более или менее уверенно направлять развитие Советского Союза, делая при этом некоторые уступки, прежде всего, «неосталинистскому» ядру в Партии. Однако с выдвижением Горбачева на пост генерального секретаря в 1985 году у власти вдруг вновь оказались сторонники «реформаторской тенденции».

И все же, несмотря на ошибки и неудачи периода руководства Хрущева и на нежелание или, возможно, неспособность Брежнева выдвинуть и провести в жизнь твердой рукой необходимые компетентные решения назревших проблем, советская экономика продолжала развиваться с завидной энергией и жизнеспособностью. В 50-е годы, например, темпы экономического роста СССР в среднем в два раза превышали темпы роста экономики большинства развитых стран мира. За период 1950-1975гг. по данным советской статистики индекс промышленного производства СССР вырос более, чем в 9 раз (9,85), по данным ЦРУ - более, чем в 7 раз (6,77), в то время как в США тот же индекс увеличился менее, чем в 3 раза (2,62) раза (82). В Советском Союзе работало больше четверти всех научных работников мира. Запуск первого искусственного спутника Земли символизировал научные достижения СССР.

Вместе с этим так же закономерно и постоянно росли средние зарплаты и уровень жизни населения. Продолжительность рабочей недели для большинства профессий была установлена в рамках 40 часов в неделю и 35 часов для тяжелых видов труда. Была введена всеобщая система пенсионного обеспечения. Все более широким становился ассортимент товаров народного потребления.

В тот период разница в уровнях экономического и социального развития США и СССР быстро таяла в пользу последнего. К середине 80-х годов на долю СССР приходилось уже 20% всего объема производства мировой экономики. Советский Союз вышел на первое место в мире по общему производству нефти, газа, черных металлов, ряда полезных минералов, тракторов, железобетона, шерстяных изделий, обуви, сахарной свеклы, молока, яиц и других товаров. По производству гидроэлектрической энергии, химических изделий, машин, цемента и хлопка он занимал второе место в мире, уступая лишь США (83).

Среднегодовые темпы роста промышленного производства возросли с 4,7% в период 1960-1965гг. до 6% в период 1970-1975гг. (84).

Тут следует напомнить, что значительный вклад в эти достижения внесла как раз последовательно проводимая политика больших капиталовложений в развитие тяжелой промышленности и освоения природных ресурсов. А начало этой политики было заложено и самым последовательным образом претворялось в жизнь во время Сталина. Без сомнения, этому способствовало наличие в стране огромнейших количеств разнообразного и дешевого сырья для промышленности, прежде всего, природного газа, нефти, угля и железной руды.

В конце семидесятых годов, однако, в силу ряда объективных и субъективных факторов это развитие оказалось серьезно заторможенным. Проблемы объективного свойства были вызваны, прежде всего, относительным уменьшением легко доступных запасов природных ресурсов. Вследствие этого существенно возросла стоимость добычи газа, нефти и угля. С другой стороны, в тот же период структура, состав и общая численность рабочей силы в стране стали явно испытывать на себе долгосрочные отрицательные демографические последствия времен Великой Отечественной войны.

Не последнюю роль в затруднениях советской экономики сыграла и преднамеренная со стороны США продажа дефектных чипов для компьютерных технологических систем, которыми предстояло оснастить советские предприятия.

Ряд причин субъективного характера также оказал отрицательное воздействие на развитие страны в тот период. Среди них следует особо отметить последствия, вызванные принятием некоторых важных решений политического характера. Так, в долгосрочной перспективе чрезвычайно неблагоприятным образом сказалось на развитии экономики, например, переброска ресурсов из тяжелой промышленности для производства товаров широкого потребления.

В общем, продолжала действовать вредная политика уравниловки в оплате труда. В период руководства Брежнева также наблюдалось явное пренебрежение проблемами планирования и методами стимулирования труда. Вследствие этого в экономике постепенно стало накапливаться немало тревожных признаков, хотя за период с 1973 по 1985г. средний уровень годовых темпов роста промышленного производства продолжал оставаться положительным и составлял 4,6% по сравнению с 2,3% промышленного роста США (85).

И все же, несмотря на сохранение указанной выше общей положительной тенденции, с 1979 по 1982гг. в промышленном производстве страны произошел спад, порядка 40%, а объем сельскохозяйственного производства так и не смог достичь уровня 1978-го года.

«Общая эффективность общественного производства снижалась» (86). Вследствие тенденции постепенного снижения добычи нефти на Волге, угля в бассейне Дона, леса на Урале, никеля на Кольском полуострове и т.д. наметилось также снижение скорости роста жизненного уровня населения.

Политике Брежнева в национальном вопросе также было присуще стремление к умеренному балансу. С одной стороны, он как будто был склонен к принятию некоторых идей и подходов Хрущева. Так, например, он старался обеспечить больше возможностей для развития относительно более отсталых в экономическом отношении республик, укрепляя таким способом то, что он называл «советским патриотизмом». «Советские народы – подчеркнул он в докладе ЦК КПСС на ХХVІ-м съезде партии – сегодня объединены крепче, чем когда бы то ни было раньше» (87).

Однако, в иные моменты Брежнев напоминал даже Ленина и Сталина своим резким отношением к наиболее реакционным проявлениям национализма. При этом в других случаях он пытался приобщать к делу социализма более умеренные националистические направления. Так, например, он без колебания сменил руководителей Украины и Грузии, допустивших чрезмерное разжигание национализма и антирусских настроений в своих республиках. Вместе с этим, по словам историка Брудного, Брежнев также проводил своеобразную «политику приобщения» в отношении ряда русских националистов.

Все это вызвало, с одной стороны, определенную критику в его адрес и обвинения в «отступлении от марксизма» и пособничестве «русскому великодержавному шовинизму». В обществе были, однако, и такие круги, которые находили подобную политику вполне оправданной и полезной в расчете на обеспечение поддержки некоторых русских интеллигентов, разделяющих националистические чувства и настроения.

Многие были склонны воспринимать эту политику Брежнева как что-то подобное усилиям Сталина расширить всенародную поддержку советской власти в период Великой Отечественной войны путем призывов к возрождению ценностей русского патриотизма. По мнению И. Брудного, такая политика со стороны Брежнева, в конечном итоге, не увенчалась особым успехом, поскольку она, скорее всего, пыталась предоставить националистически настроенным интеллигентам какой-то преимущественно материальный доступ к системе, не удовлетворяя при этом, однако, их основные идеологические требования (89).

Поэтому можно сделать заключение, что политика Брежнева в национальном вопросе определенно имела некий смешанный и двойственный характер. Однако следует особо отметить, что какой бы непоследовательной не выглядела в определенные моменты национальная политика Брежнева, она все-таки никогда не приводила к возникновению тех открытых кровопролитных войн на этнической основе, которые происходили позже при Горбачеве.

Известно, что за последние годы руководства Брежнева накопилось немало проблем как в области экономики, так и в социальной политике и идеологии. Вместе с этим было бы ошибочным считать, однако, что лишь одни «реформаторы» отдавали себе в этом отчет, в то время как «консерваторы», группировавшиеся вокруг Брежнева вроде бы вовсе не замечали этих проблем. Несмотря на все существовавшие различия в оценках значения той или иной проблемы советского общества, все же как среди партийных руководителей, так и среди большинства обслуживающих их экспертов в тот период преобладало общее убеждение, что проблемы повышения производительности труда и темпов роста экономики являются вопросами первостепенной важности для развития страны. Это было предельно ясно высказано в Директивах принятого в 1979 году Х-го пятилетного плана (90).

Вместе с тем, признание существующих проблем, с одной стороны, и объяснение причин их возникновения, с другой, равно как и представление о путях их решения, конечно, являются разными вещами, и по этим вопросам как у отдельных коммунистов, так и в партии в целом существовали различные позиции.

В общем, обсуждения экономического состояния страны в тот период шли, в основном, в двух традиционных направлениях. Одно из них определенно относилось к идеологическому наследию Бухарина и Хрущева, в то время как другое было связано с подходом, принятым Лениным и Сталиным. Первое считало «сверхцентрализацию» основной первопричиной чуть ли не всех проблем экономики. Выход из этих проблем сторонники этого направления видели в «децентрализации», в применении рыночных механизмов и в допущении существования в производстве определенных форм частной собственности. В связи с этим еще в 1975 году Моше Левин отмечал: «На самом деле удивительно, как много из идей антисталинской программы Бухарина 1928-1929 годов было заимствовано и принято на вооружение со стороны современных реформаторов» (91).

Вместе с тем, нужно иметь в виду, что сторонники подобных взглядов являлись все-таки незначительным меньшинством среди экономистов страны. Тем не менее, как отмечает Андерс Аслунд, «под руководством этого меньшинства находились, однако, три из четырех главных академических институтов СССР» (92). Руководителем этой немногочисленной группы являлся известный академик Абель Аганбегян, который позже стал и одним из главных советников Горбачева.

В Преобладающая часть советских экономистов искренне верили в возможность дальнейшего совершенствования и модернизации существующей системы и единого экономического планирования. Для них проблемы роста экономики и производительности труда были вызваны, прежде всего, определенным отставанием применяемых методов планирования и управления от общих темпов развития производительных сил в стране. Многие специалисты считали, что проблемы производственной практики возникали из-за недостатка необходимой координации и централизации, а вовсе не вследствие «сверхцентрализации» процессов планирования и руководства.

Так, например, одной из основных причин появления значительного количества незаконченных строек было фактическое отсутствие возможности у органов центрального планирования осуществлять контроль строительной деятельности местных властей. Зачастую последние, поддавшись местным интересам или амбициям, начинали масштабные стройки, не имея при этом необходимых финансовых ресурсов. Наряду с такой недостаточной степенью согласованности на высших этажах управления, также часто и на других уровнях производства не хватало соответствующей координации инженерно-техническим кадрам, проектировщикам и непосредственным строителям (93).

Замедления в росте производительности труда часто являлись следствием применения устаревших методов управления и оплаты труда (94). Немало было приближенных к административным руководителям экономистов, которые считали, что путем введения дополнительных материальных стимулов вознаграждения труда можно добиться желаемого роста производительности. К этому относились вполне серьезно еще при Сталине. Утверждения, будто неполадки в системе оплаты труда были следствием системы, унаследованной со времен его управления, просто не соответствуют истине. Тенденции и стремления к необоснованной уравниловке за разные количества и качество труда появились в советской экономике и в жизни страны уже после сталинского периода. Тогда, а не раньше, вошли в моду и анекдоты вроде того, что «они делают вид, что нам платят, а мы делаем вид, что работаем». Экономисты Виктор и Эллен Перло указывают, что явления и тенденции такого рода получили развитие во времена Хрущева и что как раз тогда в СССР наметился и спад производительности труда. «Проблемы модернизации и улучшения методов экономического планирования и управления, впервые давшие о себе знать в начале 60-х годов, как бы вернулись заново. Прошлый опыт давал основания для уверенности, что проблемы, стоящие перед советской экономикой, будут решены» (95). СССР получил прекрасный шанс справиться с этими проблемами, когда на пост Генерального секретаря ЦК КПСС был выдвинут Юрий Андропов. У него были качества незаурядной личности, солидные познания в области марксистко-ленинской теории. За годы своего становления как политика он сумел накопить чрезвычайно богатый опыт руководителя, отличающегося широкими взглядами на весь комплекс проблем развития экономики и страны в целом. Время - единственное, чего ему не хватило. Спустя три месяца после вступления в должность, у него выявились признаки серьезного заболевания почек, ставшего причиной его кончины всего через 15 месяцев. Несмотря на столь неблагоприятный оборот событий, меры, предусмотренные в выдвинутом им 1983 т.н. «Плане Андропова», указывали на возможности вполне успешного решения проблем перспективного развития страны, к тому же, в корне отличавшегося от всего, что позже оказалось навязанным разрушительным курсом Горбачева.

Андропов родился в 1914 году в южно-российском городе Ставрополе в семье железнодорожника. С 16 лет он начал работу телеграфистом, потом некоторое время работал в системе водного транспорта на Волге. Начиная с 1936 года, он выдвигался на ряд постов в ВЛКСМ, в том числе и первым секретарем комсомольской организации Карело-финской автономной республики, расположенной у границы с Финляндией. Во время Второй Мировой войны был одним из руководителей партизанского движения в этой части страны. После войны стал вторым секретарем Коммунистической партии Карелии, а в 1951 году был выдвинут на работу в ЦК КПСС в Москве. В 1953 году был назначен советником посольства СССР в Венгрии, а в 1954 году стал послом. С 1957 по 1962 года в Международном отделе ЦК КПСС заведовал связями с другими социалистическими странами. В 1962 году избран секретарем ЦК, а в 1967 году – председателем КГБ СССР. На этом посту он оставался все последующие 15 лет (96).

Более подробное знакомство с биографией Андропова показывает, что за время своего становления как политика он непосредственно работал с тремя из самых выдающихся руководителей КПСС. Одним из них был Отто Вильгельмович Куусинен, сподвижник Ленина с 1905 года, основатель Коммунистической партии Финляндии, позже – первый секретарь Коммунистической партии Карелии. В это время Андропов был вторым секретарем партии в этой республике. До самой своей кончины в 1964 году Отто Куусинен оставался одним из бесспорно признанных и уважаемых руководителей КПСС. Вне сомнения, что непосредственная работа под руководством Куусинена оказала значительное воздействие как на развитие личных качеств Андропова, так и на последующее признание их на разных уровнях руководства партии. Позже, в качестве посла в Венгрии, у Андропова была возможность работать также под непосредственным руководством такого старого большевика как В.М.Молотов, который тогда был Министром иностранных дел СССР. В том же порядке у него имелись также и прямые рабочие контакты с Михаилом Сусловым, который стал как бы его вторым после кончины Куусинена наставником. Как известно, Суслов начал свою работу в Партии еще в 1918 году в качестве молодого активиста Комсомола. Впоследствии он получил признание как глубокий знаток марксизма-ленинизма и выполнял функции ведущего идеолога партии как при Сталине, так и при Хрущеве и Брежневе. Ряд исследователей склонны считать, что сам Андропов формировал свою личность, выбрав в качестве непосредственного примера подражания как раз Суслова. По всей видимости, далеко не случайным явилось также и то обстоятельство, что после кончины Суслова в 1982 году как раз Андропов стал наследником его поста ведущего идеолога партии.

Столь впечатляющему продвижению Андропова сопутствовал целый ряд крайне напряженных и драматических событий, когда от него требовались немало смелости, спокойствия, расчетливого и точного ума. Прежде всего, это относилось к периоду его участия в партизанском движении. Крайне напряженным и, во многих отношениях, критическим было также и время его пребывания в качестве Посла СССР в Венгрии. Хотя об этой стороне его деятельности многое так и осталось до конца неизвестным, все же ясно, что ему тогда удалось справиться с крайне сложной ситуацией. Коммунистическая партия Венгрии прилагала усилия для построения социализма в стране с преобладающим сельским населением, где у католической церкви было по традиции чрезвычайно сильное влияние. К тому же 25 лет страна жила в условиях фашисткой диктатуры, а ее войска принимали активное участие во Второй мировой войне в боевых действиях на стороне гитлеровской Германии.

Еще когда Андропов прибыл в Венгрию в 1954 году, в Венгерской коммунистической партии уже существовали серьезные внутренние противоречия. Проявлялись также признаки народного недовольства. Этим воспользовался ряд фашиствующих групп и формирований.

В конце октября 1956 года им удалось подтолкнуть участников демонстраций недовольства к массовому избиению и линчеванию коммунистов и их сторонников. Этой ширящейся волне всяческих преступлений и издевательств положил конец лишь ввод советских войск в начале ноября того же года (98).

На протяжении всего периода кризиса Андропов находился и работал в советском посольстве в Будапеште вместе со специально приехавшими из Москвы руководителями Анастасом Микояном и Сусловым. Вместе с маршалом Советского союза Георгием Жуковым они организовывали и направляли действия группы советских войск в Венгрии в то время. Они также давали и политические советы венгерским коммунистам, а, возможно, осуществляли и непосредственное оперативное управление советскими войсками.

Во время кризиса, когда раскол внутри Коммунистической партии Венгрии стал явным, и при этом премьер-министр Имре Надь под нажимом правых все больше склонялся к капитулянтству, Андропову удалось убедить известного деятеля Компартии Венгрии Яноша Кадара возглавить руководство партией. На протяжении последующих десятилетий он неотступно был одним из наиболее уважаемых политиков Восточной Европы. Под его руководством в условиях Венгерской Народной Республики было осуществлено весьма успешное и сбалансированное сочетание экономики социалистического типа с предоставлением довольно широких возможностей для экономической инициативы в непосредственном производстве и сбыте продукции. Уникальными были также венгерская система распределения прибыли и способ функционирования кооперативных предприятий как в сельском хозяйстве, так и в промышленности. Благодаря этим мерам было прочно восстановлено доверие людей к Коммунистической партии и её политике. Сам Андропов отбыл из Венгрии в 1957 году. Ни тогда и ни позже он не делал никаких официальных высказываний в связи с событиями в Венгрии. Без сомнения, однако, его личный вклад в выдвижение Кадара на руководящий пост и способность сохранять внешнее спокойствие даже в наиболее напряженных ситуациях произвели на Суслова очень благоприятное впечатление и стали причиной того исключительного внимания, с которым он всегда относился к Андропову (99).

В последующий период Андропов выполнял также ряд других важных поручений. В 1963 году, например, он был в составе делегации под руководством Суслова, которой предстояло провести чрезвычайно сложные и ответственные переговоры с китайским руководством в целях преодоления возникнувших противоречий между КПСС и КПК.

Позднее, уже в качестве руководителя КГБ, Андропов принял на себя ответственность за действия, предпринятые против некоторых диссидентов среди представителей интеллигенции (против Александра Солженицына и пр.). Тот факт, что Андропов без колебаний выступил в поддержку таких мер, выдержав нападки со стороны Запада и критиков внутри страны, лишний раз указывает, что при его руководстве была бы немыслима возможность переключения деятельности средств массовой информации и культурной жизни страны на антисоциалистический лад, как это произошло во времена Горбачева.

Качествами особой важности Андропова как руководителя была его глубокая внутренняя убежденность в необходимости расследования случаев коррупции и других нарушений социалистической законности, имевших место даже на самых высших этажах власти. По его инициативе, например, были освобождены с занимаемых должностей все партийное руководство и правительство Азербайджана, которые допустили широкое распространение на территории республики практики взяточничества, коррупции и личного обогащения. Более этого, в ходе акции, проводившейся в 1981 году под руководством его заместителя, было возбуждено расследование деятельности ряда высокопоставленных участников спекулянтской мафии, в том числе дочери и зятя самого Брежнева.

Все это указывало на решимость Андропова не колебаться и не останавливаться перед расследованием преступлений, совершенных даже членами семьи Генерального секретаря (100).

Андропов получил среднее образование в техникуме города Рыбинска, а впоследствии прошел обучение в Высшей партийной школе. Впоследствии, путем самообразования, ему удалось чрезвычайно развить свой кругозор и получить обширные познания в ряде областей интеллектуальной деятельности. За время пребывания в Венгрии он выучил венгерский язык. Тогда же он уделял большое внимание изучению истории и культуры этой страны, чем заслужил искреннее уважение со стороны венгерских товарищей. Личным связям Андропова с миром музыки и артистической культуры во многом способствовало обстоятельство замужества одной из его дочерей с известным актером одного из Московских театров Михаилом Филипповым, а другой дочери – с заместителем ответственного редактора музыкального журнала. Андропов владел английским языком, читал газеты и журналы из США, ему нравились Гленн Миллер и Майлс Дейвис. В свою бытность Генерального секретаря Горбачев демонстративно ездил преимущественно в страны Запада. В отличие от него, Андропов с видимым желанием отдавал предпочтение посещениям стран социализма: Венгрии, Вьетнама, Северной Кореи, Монголии, Югославии, Китая, Албании. Личными привычками, поведением и манерой вести себя Андропов, как правило, вызывал доверие к себе. Он всегда был внешне уравновешенным, не повышал тона, говорил коротко, ясно, никогда не терял контроль над собой и, очевидно, был искренен в своих отношениях с окружающими. Андропов продолжал жить чрезвычайно скромно и пользовался репутацией пристрастного к своей работе человека, даже в те последние годы тяжело больного Брежнева, когда видимые отклонения от ленинских норм поведения имели место и среди ряда представителей высшего руководства (101).

Все эти качества Андропова - его образ жизни и стиль работы, его способность видеть проблемы во всей их сложности и решимость добиваться перемен на деле - снискали ему высокую репутацию и доверие со стороны всех, кто искренне надеялся и верил в возможность дальнейшего успешного и динамического развития СССР и всей системы социализма.

На это, в частности, указывает и американский ученый Стивэн Ф. Коэн. По его мнению, Андропов, безусловно, являлся наиболее настроенной на реформы фигурой в Политбюро времён Брежнева. Он неуклонно выступал за необходимость проведения существенных изменений в управлении страной и её экономикой. Все это снискало ему искреннее доверие самых прямолинейных и последовательных коммунистов, видевших в нем единственного высокопоставленного руководителя, способного на деле возглавить и осуществить реформы, столь необходимые для успешного развития страны (102).

Егор Лигачев также считал, что «у Андропова была очень необходимая для подлинного лидера и столь нечасто обнаруживаемая способность «переводить» большие, общие идеи и политические задачи на язык непосредственных, повседневных дел ... При этом, однако, он никогда не терял из вида основное, главное направление движения вперёд и чувство оценки стратегической важности решения той или иной проблемы для будущего страны...» В отличие от Горбачева, он «никогда не действовал наугад и не импровизировал, а всегда делал ставку исключительно на заранее продуманную и подготовленную работу. И одновременно с этим, он был искренне убежден в необходимости проведения самых глубоких качественных перемен на основании тщательно взвешенного и углубленного планирования всех сторон процесса обновления системы социализма» (103).

Вот некоторые из основных документальных источников, по которым можно судить о присущих Андропову взглядах на реальное положение СССР того времени, а также о конкретных направлениях политики, в которых он намеревался искать решения стоящих перед страной проблем. Такими документами являются:
доклад „Чем лучше работаем, тем лучше будем жить” на Пленуме ЦК КПСС 22 ноября 1982 года;
доклад, посвященный 60-ой годовщине создания СССР, сделанный 21 декабря 1982 года;
доклад на Пленуме ЦК КПСС 10 июня 1983 года «Анализ нынешнего положения и основные направления на будущее»;
доклад, посвященный 100-летию кончины Карла Маркса: «Учение Карла Маркса и некоторые проблемы строительства социализма в СССР» (1983 г).

Примечательным является тот факт, что главной темой этих публичных выступлений и трудов Андропова являлась экономика.

1982-й год был самым плохим за всю историю СССР в отношении спада производительности труда и темпов роста экономики. Наряду с этим, он являлся и четвертым очередным годом с чрезвычайно низкими урожаями и с убывающим уровнем сельскохозяйственного производства (104). Доклад «Чем лучше работаем, тем лучше будем жить» – первое публичное выступление Андропова после его выдвижения на пост Генерального секретаря – во многом является и программой для всего политического курса, которому он намеревался следовать. В нем предельно откровенно и без каких-либо обиняков прямо называются своими именами все стоящие на повестке дня неотложные проблемы экономического развития, вызванные низкой результативностью производства, чрезмерным расточительством средств, падающей производительностью труда, ухудшающейся дисциплиной на рабочем месте. В докладе подчеркивались также беспокоящая тенденция к снижению темпов роста уровня жизни в стране, проблемы нехватки ряда товаров широкого потребления и услуг и ухудшения их качества, в частности, в области жилищного строительства, здравоохранения и общественного питания.

Здесь надо отметить существенное различие в подходах Андропова и Хрущева к проблемам производства товаров широкого потребления.

По убеждению Андропова, проблема уровня жизни не сводится к простому сравнению с аналогичными показателями западных стран и к стремлению во что бы то ни стало повторить все, что существует там, в условиях СССР. По его мнению, различие между двумя системами выявляется не в сравнении непосредственных доходов в денежном выражении, а в сопоставлении общей стоимости всех благ, практически доступных преобладающему большинству населения.

При социализме прямые денежные доходы являются лишь одной и далеко не самой значительной частью того, что люди получают в социальном плане. В странах социализма трудящиеся получали гораздо больше из общественных фондов потребления, которые обеспечивали реальный для всех доступ к бесплатному образованию на всех его уровнях и во всех областях, к такому же бесплатному и общедоступному здравоохранению, к всеобщей системе социального обеспечения, доступного отдыха и т.д. и т.п.

Однако эта вторая, не денежная форма реальных доходов населения в социалистическом обществе тоже может иметь денежное выражение. И если сравнить общую полученную стоимость социальных благ с тем, что действительно достается, даже в самых развитых капиталистических странах, на долю преобладающего большинства жителей, вынужденных платить за все это далеко не по социальным ценам из своих денежных доходов, тогда вполне закономерно возникают вопросы: «А в какой же из этих двух общественно-экономических систем средний доход действительно больше? Так какая же система должна догонять другую по основным показателям уровня жизни?!»

На основании столь принципиальной постановки данной проблемы Андропов пришел и к целому ряду других важных заключений, касающихся дальнейших путей повышения уровня жизни людей в условиях социализма. К ним можно отнести, например, выдвинутые им такие показатели измерения уровня жизни, как «разумное потребление» или даже – «рациональную диету потребителя», повышение сознательности и культурного уровня общества, моральных и эстетических норм, а с этим - и способы проведения и использования свободного времени, улучшение «общего качества общественного обслуживания граждан» и т.д. (105).

Андропов относил причины возникновения проблем и недостатков в области экономики преимущественно на счет отставания в развитии производительных сил и методов управления экономикой. Он также находил, что широкое внедрение достижений и возможностей научно-технического прогресса в непосредственную хозяйственную деятельность на деле осуществляется слишком медленно или вовсе отсутствует. Продолжалась практика предпочтения экстенсивных форм производства интенсивным технологиям. По его оценке, неудовлетворительным был также уровень дисциплины труда.

Главным фактором, с которым Андропов непрерывно связывал способы и саму возможность устранения перечисленных слабостей, являлось ускорение научно-технического прогресса. Особенно это относилось к темпам всесторонней модернизации научно-технического обеспечения всей экономики, включая и широкое применение современных электронно-вычислительных средств и компьютерных технологий. Он также настаивал на введении специальных комиссий энергетической эффективности, уполномоченных властью непосредственно вмешиваться и исправлять на месте все случаи неэкономичного использования ресурсов (106).

Андропов, очевидно, отдавал себе отчет в том, что как бы обещающе ни выглядели в перспективе новые технологии производства, применение новшеств в конкретных отраслях и на предприятиях на первых порах неминуемо было бы воспринято как необоснованное и ненужное нововведение и даже как лишняя трата ресурсов, людей и времени. А все это, вместе взятое, в условиях существующей системы хозяйствования, было чревато рисками и прямой опасностью невыполнения планового задания в указанные сроки со всеми вытекающими последствиями, в том числе, и финансово-материального плана. Ввиду этого, в качестве Генерального секретаря он настаивал также на осуществлении таких изменений в системе планирования и материального стимулирования, которые «не поставили бы в неблагоприятное положение людей, смело борющихся за введение новой техники и усвоение современных знаний и умений в сфере производства и управления» (109).

Андропов, очевидно, понимал, что, по мнению ряда специалистов, корни экономических проблем страны лежат, главным, образом в чрезмерной, по их понятиям, централизации системы хозяйственной жизни. В связи с этим они считали необходимым предоставление большей самостоятельности отдельным предприятиям промышленности, как и государственным и коллективным хозяйствам на селе.

Непосредственный личный опыт наблюдения за ходом проведения децентрализации как в СССР, при Хрущеве, так и в Венгрии, при Кадаре, позволил Андропову придти к выводу, что следствиями таких процессов являются чрезмерное обострение противоречий между местными и общенародными интересами, зачастую наносящее прямой ущерб экономике и приводящее к пренебрежению общими целями и неравенству. Поэтому, не отвергая необходимость децентрализации деятельности некоторых секторов экономической системы, он в то же время решительно выступал против каких бы то ни было поспешных и рискованных действий в этом направлении.

Известно, что как раз такие действия спустя несколько лет предпринял Горбачев. В отличие от него, Андропов считал абсолютно обязательным «действовать всегда продуманно и предельно осторожно, вновь и вновь взвешивая и обдумывая, если нужно, все обстоятельства и последствия, учитывая при этом также опыт других братских стран». В любом случае, по мнению Андропова, любое предоставление большей самостоятельности и независимости обязательно должно было сочетаться с «большей ответственностью, заботой и учетом общенародных интересов» (110).

Наряду с этим, как уже было отмечено, Андропов обращал исключительное внимание на такие меры, как повышение дисциплины и совершенствование системы стимулирования трудовой активности на месте. В его время был предпринят ряд конкретных кампаний нетерпимости к проявлениям недобросовестного отношения к производственным обязанностям, неоправданным отсутствиям на рабочем месте, пьянству, проявлениям безответственности и пр. Принимались прямые и безоговорочные меры непосредственного наказания нарушителей и провинившихся путем удержания из зарплаты за прогулы или невыполнение трудового задания, понижения в должности, конкретных взысканий морального характера и др. (111). В этом плане в начале 1983 года прошла и т.н. «чистка», в ходе которой нарушителей трудовой дисциплины выявляли в магазинах, кафе, банях (112). Андропов лично возглавил акцию по проведению такой кампании на одном из больших машиностроительных заводов в Москве (113). Разумеется, все эти меры по повышению уровня дисциплины встретили всемерную поддержку со стороны советских средств массовой информации того времени.

Жорес Медведев признает, что усилия Андропова в этом направлении, очевидно, позволили добиться больших непосредственных результатов. Особенно явными были результаты борьбы с расточительством ресурсов, сырья и материалов в разных отраслях экономики страны. Заметно улучшилась и работа средств массовой информации, направленная на усиление общественной нетерпимости к случаям производственных нарушений в сельском хозяйстве, пищевой промышленности и снабжении населения качественными продуктами питания (114).

Андропов был также убежденным противником порочной практики уравнивания оплаты труда, начатой во время Хрущева. По его мнению, она являлась нарушением основного экономического принципа социализма «каждому по труду». Вместе с этим он считал, что повышение трудовых вознаграждений должно происходить, прежде всего, за счет повышения производительности труда в отдельных отраслях экономики. Без этого наращивание доходов, получаемых в прямом денежном выражении, привело бы к резкому повышению потребительского спроса в условиях нехватки возможностей его полного удовлетворения. А это означало бы очередное закручивание спирали нарастающего дефицита и роста «черного рынка» и ряда других нежелательных последствий.

Поэтому, по замыслу Андропова, система материального стимулирования, в большей степени, должна была поощрять за работу особо высокого качества, за повышенный личный вклад в успехи всего коллектива (115).

Для внешней политики СССР в период руководства Андропова была немыслима сама идея о каких-либо односторонних уступках, компромиссах и отступлениях на международной арене, что, к сожалению, стало явным в курсе Горбачева спустя всего несколько лет.

Андропов поддерживал политику мирного сосуществования и предотвращения опасности новой войны. Наряду с этим он неизменно подчеркивал, однако, первостепенное значение принципа классовой борьбы и солидарности и в области международных отношений (116). Еще в 70-е годы он неоднократно предупреждал, что всевозможные кампании в защиту т.н. «прав человека», проблемы, искусственно раздуваемые радиостанциями «Свобода», «Свободная Европа» и другими каналами западной пропаганды, выступления диссидентов являются лишь новым этапом идеологической войны империализма против СССР и его союзников (117).

Позднее, уже в первом выступлении в качестве Генерального секретаря, Андропов недвусмысленно дал понять, что и впредь будет придерживаться того же самого курса (118).

Как известно, в то время точкой олицетворения основного конфликта на международной арене стал Афганистан. Андропов никогда не проявлял какой бы то ни было нерешительности или колебаний по этому вопросу. Еще до выдвижения на пост Генерального секретаря, он неоднократно подчеркивал верность КПСС интернациональному долгу и ее решимость и впредь укреплять «солидарность и сотрудничество с братьями по классу во всем мире» (119). Спустя всего несколько дней после вступления на этот пост, Андропов лично отправил предложение президенту Пакистана отказаться от официально поддерживаемой прозрачной лжи, согласно которой это государство не принимает участие в войне в Афганистане на стороне США. Тогда же Андропов заверил пакистанского президента, что «СССР будет и впредь оказывать поддержку правительству и народу Афганистана» (120).

Наряду с этим он искал пути улучшения отношений и сохранения мира с США. Возможностей в этом плане было вовсе немного. Андропов пришел к руководству в момент крайнего осложнения советско-американских отношений. Как заметит позже посол СССР в США Анатолий Добрынин, в то время уже шла «новая холодная война», начатая еще при Картере, а после него еще активнее проводившаяся Рейганом (121).

После того, как Рейган назвал Советский Союз «империей зла» и объявил о планах Стратегической Оборонной Инициативы, отношения между двумя странами достигли состояния, которое Андропов назвал «беспрецедентной конфронтацией» (122). Добрынин указывает, что подход Андропова в отношении США основывался на убеждении, что «нельзя добиться мира, умоляя об этом империализм. Мир можно отстаивать только и единственно неодолимой мощью советских вооруженных сил» (123).

По этой причине Андропов отверг и т.н. «нулевое предложение» Рейгана, при помощи которого Запад добивался односторонних преимуществ в военно-стратегической сфере. Оно предусматривало как бы отказ США от идеи размещения ракет средней дальности действия в странах Западной Европы при условии, что СССР выведет за границы европейского континента все имеющиеся там ракетные вооружения средней дальности. Вместе с тем страны Западной Европы, входящие в НАТО, сохраняли свои собственные ракеты среднего радиуса действия.

Как известно, позже Горбачев принял полностью это предложение Запада.

В отличие от него, Андропов был далек даже от мысли односторонних уступок США и странам Западной Европы в какой бы то ни было области. «Весь опыт Советского союза за годы его существования, – подчеркивал он, – указывает на то, что нельзя пойти к империализму, сняв шапку и обнажив голову, и надеяться таким образом вымолить у него мир» (124).

Наряду с этим он сам сделал конкретные предложения по снижению международной напряженности. Он заявил о готовности к разоружению при строгом соблюдении сохранении равновесия (паритета) между СССР и США во внешне-стратегической области, от которого Советский Союз не имел никакого намерения отказываться.

Эта столь твердая и бескомпромиссная политика не была лишена гибкости, в особенности, что касалось двусторонних отношений с США. Была возобновлена, например, практика переговоров на высшем уровне в Вашингтоне. Когда Рейган впервые встретился с советским послом Добрыниным и поставил перед ним вопрос о предоставлении виз и возможности выезда из страны членам секты т.н. «пятидесятников», попросивших убежища в здании посольства США в Москве, Андропов сразу пошел навстречу, и проблема была разрешена.

Во время его руководства было также восстановлено действие т.н. «горячей линии» между Белым домом и Кремлем, которая была прервана при Картере. Несмотря на свое твердое убеждение, что Рейган в действительности ищет и добивается одностороннего военного превосходства и возможности нанесения первого ядерного удара по СССР, Андропов все же дал категорические указания советским делегатам на переговорах о стратегических вооружениях воздерживаться даже от намеков на возможность их прекращения.

В конечном счете, усилия Андропова открыть диалог с США дали лишь незначительный результат. В сентябре 1983 года, когда советский самолет ошибочно сбил южнокорейский воздушный лайнер, на что представители Рейгана отреагировали яростной риторикой, любые шансы на улучшение отношений исчезли (125).

Оказавшийся столь недолгим период пребывания Андропова на руководителя КПСС был отмечен также его усилиями по решению проблем, связанных с состоянием организационной жизни партии, с кадровой политикой, идеологией, развитием социалистической демократии, национальным вопросом. И вместе с этим он всегда давал всем ясно понять, что у партии больше не будет никакой терпимости к проявлениям коррупции, взяточничества и злоупотребления властью.

В этой связи он особо настаивал на восстановлении ленинских норм партийной жизни и руководства. По свидетельству Лигачева, с выдвижением Андропова на пост Генерального секретаря «управленческие кадры всех уровней перешли от укороченного к удлиненному рабочему времени» (126).

Андропов на практике упразднил унаследованную от Брежнева политику «стабильности кадров». Он последовательно выводил из системы управления ряд находившихся уже в преклонном возрасте функционеров и проявивших некомпетентность в работе руководителей и старался ставить на их места лучше подготовленных и более молодых людей. Такой процесс шел как в партии, так и в государстве в целом. Так, например, одна из первых кадровых перемен в высшем руководстве во времена Андропова коснулась поста Министра транспорта СССР. Очевидно, при этом учитывалось, что недостаточно результативная и плохо организованная работа данного ведомства привела к ряду неблагоприятных последствий для советской экономики (127).

В отношении партийного строительства Андропов проявлял подлинную нетерпимость к имеющей место на всех уровнях практике формально-бюрократического стиля работы. Особое внимание он обращал на необходимость искоренения установившейся уже вредной «традиции» проведения партийных собраний по заранее заданному сверху и согласованному сценарию (128). По его глубокому убеждению, как можно более полное устранение всех существующих препятствий для инициативы людей на всех уровнях политической и хозяйственной жизни было вопросом первостепенной важности как для самой партии, так и для страны в целом. В этой связи Лигачев отмечает, что Андропов стал вводить даже «практику предварительного обсуждения непосредственными коллективами на производстве ряда постановлений и решений, которые предстояло принять на заседаниях руководства Партии и правительства» (129). В том же направлении прошел и созванный в июне 1983 года внеочередной Пленум ЦК КПСС о мерах улучшения идеологической работы (130).

Несомненно, Андропов имел не только предельно четкое представление о подлинном содержании проблем, стоящих перед СССР и КПСС, но и ясное понимание путей и способов, при помощи которых следовало бы добиваться их решения. У него, очевидно, был план глубоких и хорошо продуманных перемен действительно широкого масштаба.

Видимо, поэтому на Западе имеет место целая гамма весьма противоречивых, но, в общем, определенно нелестных оценок как его личности, так и деятельности. Одни представляли его «чрезвычайно ограниченным консерватором» и «ястребом». Другие изображали его как «либерала» и «реформатора кабинетного типа», не имеющего представления о реальном состоянии вещей как в стране, так и в мире в целом. Однако, по заключению Эббона, в большей части западные исследователи вполне сознательно используют подобные квалификации в целях преднамеренной и целенаправленной манипуляции (131).

Сейчас, по прошествии многих лет, мы видим настоящую причину столь неодобрительного отношения к Андропову в том, что в его личности, мыслях и действиях, в его манере выступать ничто не содержало даже намека на намерение направить страну на путь, по которому повел ее спустя несколько лет Горбачев. Дело в том, что Андропов не только цитировал Маркса и Ленина и настаивал на незыблемости генеральной марксистко-ленинской линии партии, как это и ожидалось от каждого партийного работника. Он постоянно старался превратить этот установившийся «партийный ритуал» в настоящий экзамен как принципиальных, так и деловых качеств кадров.

За весь последний период своей деятельности с 1964 по 1983 год, когда он утвердился как один из действительно уважаемых руководителей КПСС и Советского государства, Андропов боролся за творческое применение основных принципов и идей марксизма-ленинизма в повседневной деятельности партии по решению как неотложных проблем экономики, так и всего комплекса вопросов внутренней и внешней политики.

Вместе с этим, он никогда не колебался в поддержке даже самых твердых и неотступных мер, если речь шла о защите интересов социализма. На него не производили никакого впечатления даже самые ожесточенные нападки со стороны Запада. Более того, он всегда проявлял завидную находчивость в ответах на них, представляя соответствующие аргументы. Говоря иными словами, Андропов, очевидно, обнаруживал тот необходимый потенциал и способности политического лидера, которые давали ему возможность самым убедительным образом проявлять нужную твердость, последовательность и даже неуступчивость именно по тем вопросам, при обсуждении которых несколько лет спустя Горбачев удивлял весь мир своей крайней нерешительностью.

Политика Андропова в корне отличалась от курса Горбачева своим отношением к проблемам развития социалистической демократии, к национализму, к тенденциям и явлениям «второй экономики». Андропов резко критиковал сталинские действительные нарушения социалистической законности и партийной демократии, но провозглашал право, необходимость и способность революции отстаивать и защищать себя и свои завоевания всеми возможными способами, в том числе и силой (132).

Андропов решительно осуждал т.н. «теневую экономику». Никакая другая из отрицательных сторон жизни в Советском союзе не вызывала у него столь большое отвращение, как необузданное стремление к алчной наживе денег. В это время расхищение народной собственности и использование партийных и государственных постов в целях личного обогащения считалось одним из наиболее серьезных уголовных преступлений (133). Алчности и стремлению к наживе за счет социализма не только нельзя было попустительствовать, их вовсе не следовало допускать. Андропов был глубоко и искренне убежден в том, что процесс превращения частной собственности в общественную и общенародную ни в коем случае не следовало бы рассматривать сквозь призму упрощенческих формул. «Даже у нас, в условиях уже устоявшихся социалистических производственных отношений встречаются люди, продолжающие не только сохранять, но даже и воспроизводить возможности личного обогащения за счет других, за счет всего общества... Они чрезвычайно изобретательны в деле энергичного превращения «нашего» в свое «личное»», – подчеркивал он в этой связи (134).

Такой же углубленный и, очевидно, нетрадиционный подход был у Андропова к проблемам национального вопроса. Он не разделял чересчур самодовольного, иногда даже почти беззаботного оптимизма, проявляемого по национальному вопросу некоторыми из его предшественников на посту генерального секретаря. Вместе с этим, у него не было, разумеется, ни следа того полнейшего нигилизма, непонимания и пренебрежения этим вопросом, которое было присуще Горбачеву.

По мнению Андропова, национальные особенности и различия остаются и после преодоления основных, унаследованных от прошлого, общественно-экономических и классовых противоречий. Более того, в условиях устоявшейся тенденции экономического и культурного прогресса обнаруживается даже повышенная склонность к проявлению национального самосознания. В силу этого Андропов был искренне убежден, что и через шесть десятилетий после социалистической революции национальный вопрос «все еще находится на повестке дня зрелого социализма» (135). В этой связи он не допускал никаких компромиссов по отношению к любым неаккуратностям, недомолвкам или нарушениям законности, унижающим национальные чувства людей, независимо от того, имели ли они место в прошлом или были допущены на современном этапе. Он считал неприемлемой терпимость к любому уровню проявления идеологии национального высокомерия и попрания национальных чувств у других людей (136).

Во время своего руководства Андропов старался проводить в жизнь принцип положительных действий, состоящий в «предоставлении реальных возможностей участия всех национальных групп и национальностей на всех уровнях управления в партии и государстве» (137). Как тогда, так и впоследствии, конечно, были люди, склонные воспринимать многое из того, что говорил и рекомендовал Андропов, преимущественно как пустые слова, так или иначе повторяемые каждым из высокопоставленных руководителей, приходящих к власти.

Разразившиеся в середине 80-х годов всплески реакционной националистической истерии, приведшие к кровавым конфликтам и погромам в немыслимых до тех пор масштабах, неопровержимым способом лишний раз доказали как оправданность его беспокойств и правильность суждений, как и слепоту Горбачева.

Есть все основания полагать, что у Андропова были все необходимые качества для успешного проведения преобразований. Однако ему не хватило здоровья!

В последнее время нашлись, конечно, критики и «аналитики» вроде отъявленного циника Дмитрия Волконогова и ему подобных, которые задним числом силятся доказать, что якобы начатые Андроповым реформы и весь его политический курс просто не сработали. Факты, однако, указывают как раз на обратное.

Разумеется, что столь короткий, продлившийся всего 15 месяцев, период руководства Андропова никак не мог оказаться достаточным для проведения в жизнь всех имевшихся у него планов и намерений, особенно когда речь идет о столь огромном по своим масштабам и разнообразию советском обществе. Тем более что, как видно из имеющейся медицинской документации, почти половину этого физически ограниченного времени Андропов вынужден был проводить в постели. Даже и при таком столь неблагоприятном развитии вещей, все, что было задумано, начато и совершено за время его пребывания на посту генерального секретаря, было чрезвычайно важным и нужным. Можно только сожалеть, что у его преемника Константина Черненко не обнаружилось способности продолжить намеченную Андроповым политику. В этой связи и Волконогов отмечает, что следующий Генеральный секретарь Константин Черненко был человеком, едва образованным, у которого, видимо, отсутствовали данные для руководства партией и государством (138).

Некоторые из начатых Андроповым преобразований экономики и после его кончины продолжали развиваться в задуманных направлениях, другие едва начались или так и остались в ящике. С течением времени, на протяжении двухлетнего пребывания Черненко у власти, большинство из начинаний Андропова на практике было оставлено без внимания, они, так сказать, просто «засохли на корню». В результате этого, в преобладающей части проблемы партии и партийной политики в области экономики и международной жизни, обострившиеся в последние годы руководства Брежнева, по сути дела, остались нерешенными.

Когда при таких обстоятельствах в 1985 году к власти пришел Горбачев, некоторые коммунисты знали, что он пойдет по пути реформ. Никто, однако, не мог сказать, что это будут за реформы. Кто знает, может быть, это являлось тайной также и для самого нового Генерального секретаря?