Вполне естественно, что оценки и анализы политического курса Горбачева будут находиться в центре любого исследования и попыток дать объяснение причинам и событиям, способствующим разрушению социализма в СССР. В 1985 году, Горбачев принял страну, стоящую перед давнишними проблемами, и за чрезвычайно короткий срок своего руководства усугубил положение до кризиса, охватившего всю страну.

Ввиду такого развития ситуации самой лестной оценкой, которую можно дать политике Горбачева, будет назвать ее провальной. Объявленный им курс «перестройки» так и не привел к ожидаемым результатам дальнейшего, более успешного развития социализма в сторону усиления его демократических начал, способствующих расширению общественного признания и росту производительности труда. Вместо этого дело дошло до разрушения Советского Союза как государства и замены его рядом мелких государств, находящихся под властью местных олигархов. В этих странах были установлены порядки самого оголтелого капитализма, при котором за десятилетие бесправие и нищета стали уделом преобладающей части их населения.

До сих пор все еще нет прямых доказательств того, были ли изначально такими подлинные цели и намерения Горбачева. Все-таки трудно себе представить, чтобы ему вдруг захотелось превратиться в президента без страны, в политика без партии и, в конечном счете, в социалиста без социализма.

Пытаясь как-то объяснить, а, может, и оправдать столь тяжелое развитие ситуации в стране как сам Горбачев, так и его сторонники обычно начинают с того, что к моменту своего прихода к власти он получил в наследство страну, находящуюся в состоянии кризиса. Это ложь. По всем общепринятым экономическим критериям и показателям, подлинное положение в стране к тому времени было совсем не таким. В 1985 году ни уровень инфляции, ни степень общей нестабильности экономики СССР не могли идти ни в какое сравнение, например, с инфляцией в Германии 20-х годов или с положением в США во время великой депрессии 30-х годов 20-го столетия.

Политические проблемы также не были настолько остры, чтобы привести к кризису законности в стране. Отрицательные и критические настроения, складывающиеся в связи с явлениями нехватки ряда товаров потребления или неудовлетворительного их качества, ни в коем случае нельзя было уподобить волне широкого недовольства, ставящей под вопрос само существование системы как таковой. Даже известный перебежчик Олег Калугин, ранее офицер КГБ, заявил, что за время своей работы в Ленинграде в период с 1979 по 1986 год он так никогда и не сталкивался с признаками сколько-нибудь существенного сопротивления режиму и системе (4).

Еще дальше заходят в своих выводах на этот счет научные исследователи Михаил Эльман и Владимир Конторович, которые указывают, что недовольство народа, скорее всего, «было вызвано т.н. реформами, чем самими причинами, якобы породившими их. Несмотря на все проблемы жизни советских граждан, их личное потребление за период с 1975 по 1985 год непрерывно возрастало. По имеющимся данным официальной статистики того времени, показатели уровня жизни в СССР составляли от 1/5 до 1/3 соответствующих показателей для США. Наряду с этим, общепризнано, что в СССР было меньше преступности, и у граждан Советского Союза, в целом, было больше личной и общественной безопасности, чем у людей в странах Запада. Значительно большим был также реальный доступ к подлинным ценностям культуры, как и присутствие ее в повседневной жизни людей. Результаты ряда сравнительных социологических исследований середины 80-х годов указывают на то, что у советских и американских рабочих того времени была сходная степень удовлетворенности своей работой. Вовсе невелико было и число людей в Советском Союзе, которые в 1990 году поддерживали переход к капитализму. Данные указывают на то, что всего 4% населения высказывались за отмену контроля над ценами, а тех, кто выступал за расширение системы частной собственности, было лишь 18% (5).

Отсутствие острого экономического кризиса и широкого народного недовольства в прямом смысле этих слов не означало, конечно, что все в стране было в порядке. У советского общества был ряд сложных проблем как в плане внутренней политики и экономики, так и в области международных отношений. Решение некоторых из них слишком долго откладывалось. В этих условиях возникновение кризисной ситуации могло бы произойти и вследствие определенного ошибочного подхода к этим проблемам. Примерно также рассматривают этот период и оппоненты Горбачева Егор Лигачев и Геннадий Зюганов.

«Подобно ряду других приезжих из провинции секретарей партии, и я в то время был охвачен всеобщим для всех нетерпением в ожидании быстрых перемен, – пишет Лигачев в своей книге «В Кремле Горбачева». – Наряду с этим, оглядываясь кругом, я не смог избавиться от неприятного ощущения, что страна идет к полной социальной и экономической разрухе» (6). В изданной в 1997 году книге «Моя Россия» Г. Зюганов тоже отмечает, что «в то время необходимость перемен была очевидной для всех» (7).

Вне сомнения, проблемы наибольшей сложности были в области экономики. В свое время Андропов обратил на это внимание еще в первой своей речи в качестве Генерального секретаря Партии на Пленуме ЦК от 22 ноября 1982 года. Тогда он поставил на серьезное обсуждение ряд вопросов, касающихся следующих тем: качества и количества товаров широкого потребления, нехватки некоторых продуктов питания, расхищения энергии и энергетических ресурсов, нерегулярной работы транспорта, складывающейся неспособности ряда важных предприятий тяжелой промышленности справиться с плановыми заданиями.

Андропов считал, что в основе всех этих проблем лежат общие для экономики в целом недостатки в использовании достижений науки и техники. С ними был связан и неудовлетворительный рост производительности труда, равно как и замедленный переход к более интенсивным и экономным методам производства. Андропов также полагал, что недостатком системы планирования является упор в ней на учет преимущественно количественных показателей хозяйственной деятельности. Этим как бы тормозились процессы улучшения качества производимых товаров и совершенствования методов и технологии самого производства. При существующей системе расходы на такие цели, как правило, оборачивались некой дополнительной финансовой и непосредственной материальной нагрузкой для тех предприятий, которые намеревались проводить модернизацию.

Интересным будет сравнить этот подход Андропова со способом мышления ведущих экономистов команды Горбачева. Его главным советником по вопросам экономики был известный академик Абель Аганбегян, руководивший Институтом экономики и организации производства в Сибирском отделении Академии наук СССР в Новосибирске с 1967 по 1985г.г., принимавший непосредственное участие в многочисленных исследованиях самых разных проблем экономики. При этом Аганбегян почти всегда неизменно считал, что т.н. «сверхцентрализация» советской экономики является наиболее важной – если не единственной – причиной возникновения ее проблем. Очевидно, такой подход Аганбегяна, хотя и в преувеличенной степени, соответствовал способам мышления «внутреннего круга» сотрудников и помощников Горбачева.

Аганбегян был занят в ряде исследований экономических проблем, связанных с необоснованной расточительностью материалов и других ресурсов, неудовлетворительной эффективностью процессов производства и реализации товаров, низкой степенью мотивации и отсутствием инициативы среди рабочих, недостаточным ростом производительности труда, слабой степенью применения новшеств в области науки и техники.

В ходе этих исследований выяснилось, например, что вследствие несовершенств информационных связей между производителями и потребителями число произведенных тракторов или, скажем, обуви превышало реально требуемое количество. С другой стороны, например, на ряд товаров спрос существовал с дополнительными требованиями в отношении их качества, но в меньшем количестве. Такие особенности спроса на товары более высокого качества приводили, со своей стороны, к дополнительной активизации черного рынка и усилению коррупции.

Вследствие всего этого стали проявляться и определенные признаки общего снижения темпов экономического роста. В период с 1975 по 1985 год, несмотря на общий рост экономики, эти темпы уменьшились. Это касалось повышения национального дохода, реальных доходов на голову населения, размеров производственных капиталовложений, общего числа рабочих, занятых в отраслях производства, уровня производительности труда (8).

Согласно Аганбегяну, в конце 70-х и начале 80-х годов «имела место стагнация в экономике» (9).

Среди факторов, способствовавших нарастанию неудовлетворенности определенных слоев советских граждан замедленным ростом уровня жизни, можно назвать, например, возросшее число поездок в страны Запада и установления контактов в них. Впечатление от них давали впоследствии основания некоторым из советских граждан, уже как бы с позиции знатоков, подвергать все возрастающей критике советский образ жизни и сомневаться в возможности системы социализма обеспечивать уровень жизни, «сравнимый с западным».

По утверждению Фреда Холлидея, «в тот момент, когда кто-нибудь каким бы то ни было путем придет к заключению о преимуществе уровня жизни на Западе по сравнению с Востоком, – для такого человека сразу исчезнут все основания законности самого существования системы коммунизма, и он полностью примет все без исключения характеристики и ценности модели Запада, с ее политическим и экономическим плюрализмом» (10).

Экономические проблемы страны, проблемы уровня жизни и т.д., очевидно, привели к становлению того общего фона общественных настроений, на котором постепенно созревали идеи курса перестройки. Их превращению в непосредственную практику способствовало, однако, и присутствие ряда ожидающих своего решения вопросов самого политического процесса. У самой партии имелся ряд своих глубоких внутренних проблем. Во время Великой Отечественной войны на фронте погибли миллионы наиболее преданных партийных кадров, защищая социализм и отечество. В период правления Хрущева произошло дополнительное ослабление силы общественного влияния партии в стране. Это стало возможным в результате складывающейся тогда практики предоставления чрезвычайно широких возможностей для массового вступления в партию служащих и интеллигенции. С течением времени это привело к длительному ухудшению атмосферы внутрипартийной жизни и к отступлению от подлинно коммунистических норм организации деятельности и принятия решений.

Сложившаяся впоследствии при Брежневе политика «стабильности кадров» также нередко оборачивалась и своей слабой стороной, когда в ряде случаев для определенных лиц партийные посты становились чуть ли не пожизненной синекурой. При таком подходе немало руководителей сохраняли свои позиции, даже находясь и в самом преклонном возрасте, что определенно лишало партию притока свежих сил и идей. Наряду с этим, разраставшаяся «вторая экономика» также наращивала возможности своего коррупционного воздействия и довольно успешно запутывала в свои сети деятелей самых разных уровней ответственности.

«Случаи коррупции за время Брежнева с течением времени приобрели такие размеры, что охватили даже и некоторых членов его семьи», – отмечает историк Питэр Кенец в своей «Истории Советского Союза – с начала и до конца», изданной в Кембридже в 1999 году (11).

Во многих районах страны родственная «круговая порука» и пособничество, подхалимство, угодничество и подлаживание становились прямо-таки своеобразными «нормами» общественной жизни и практики. Партийные собрания зачастую оборачивались просто некими формальными «ритуалами» вследствие ширящейся практики дословного предварительного «согласования» с вышестоящими институциями всех пунктов их повестки дня и решений. Формализм также определенно брал верх и в области идеологии, из-за чего значительная часть интеллигенции и даже членов самой партии постепенно вовсе переставала принимать ее всерьез.

Катастрофическое состояние здоровья последних Генеральных секретарей партии до Горбачева, подчас доходящее у некоторых из них прямо-таки до очевидной фактической беспомощности, и сама их смерть из-за болезни во время срока их полномочий дополнительно усиливали общее ощущение некой преобладающей закостенелости и рутины как в политике, так и в идеологии. Каким бы парадоксальным это ни выглядело теперь, но в то время выдвижение Горбачева – самого молодого по возрасту члена тогдашнего Политбюро – на самый ответственный пост в партии и в стране воспринималось практически всеми неким чуть ли не «чудотворным исцелением» от столь очевидной старческой немощи партийных руководителей.

Горбачев отмечал позднее, что «всем уже порядком надоело» видеть и слышать членов Политбюро, возраст которых был около 70 и выше лет. К тому же, большинство из них находились на своих постах в течении 20 и даже 30 лет и уже даже просто физически были не в состоянии успешно справляться со своими обязанностями (12).

Нарастающая напряженность в области внешней политики и международных отношений была третьим фактором, накладывающим необходимость принятия ряда неотложных и энергичных мер и решений. Еще со времен своего основания Советский Союз непрерывно был объектом сильнейшего давления со стороны внешних сил империализма. За время правления Президента США Джимми Картера и, особенно, при унаследовавшем этот пост Рональде Рейгане это давление приобрело масштабы крайне ожесточенной политики. Между 1981 и 1986 годами администрация Рейгана пустила в ход против «империи зла» прессинг по всем направлениям с намерением уменьшить влияние СССР на международной арене и нанести ущерб его экономике (13).

Эта кампания включала:
1) широкую поддержку антисоциалистического движения «Солидарность» в Польше,
2) поддержку вооруженных сил контрреволюции в Афганистане,
3) меры, направленные на уменьшение золотых резервов Советского Союза путем искусственного спекулятивного спада под экономическим и внешнеполитическим диктатом США цен на нефть на мировом рынке,
4) всесторонний натиск в целях ограничения и отказа советским предприятиям в доступе к западным технологиям,
5) организацию и проведение сделок откровенно диверсионного характера путем продажи советским предприятиям заранее испорченных компьютерных чипов, ненадежного оборудования и других подобных фальсификатов,
6) навязывание Советскому Союзу новой спирали гонки вооружения в целях истощения экономических ресурсов страны, развёртыванием военных приготовлений, важнейшей составной частью которых была Стратегическая оборонная инициатива «Звездные войны» (14).

Приведем некоторые данные, дающие конкретное представление о масштабах и результатах осуществления жесткой антисоветской линии администрации США в то время.

Активным антисоциалистическим формированиям оппозиционного движения «Солидарность» в Польше Соединенные Штаты регулярно выдавали по 8 млн. долларов в год по тогдашнему валютному курсу. Наряду с этим, в качестве всевозможных даров их оснащали также самыми современными средствами связи, факс-машинами и компьютерами, печатной техникой. Им регулярно предоставлялась также и информация экспертного и разведывательного характера. При этом для нейтрализации отрицательных последствий экономических и прочих видов международных санкций, введенных со стороны США и других сил империализма против Польши, СССР предоставлял ей регулярную помощь в размере 1-2 млрд. долларов в год.

Для всемерной активизации действий антиправительственных вооруженных сил внутренней и внешней контрреволюции в Афганистане подготовка, вооружение и поддержка этих сил осуществлялись непосредственно со стороны ЦРУ и его тогдашнего директора Вильяма Кэйси. Оснащение антиправительственных сил самыми современными ракетными системами для борьбы против вертолетов, а также установками артиллерии дальнего действия, вне сомнения, оказывало ощутимое воздействие на ход и ожесточение непосредственных военных действий.

Наряду с этим, администрация США систематически оказывала давление также и на правительства Египта, Саудовской Аравии и Китая с тем, чтобы они наращивали свою поддержку вооружением этим силам.

Размеры военной и экономической помощи СССР Афганистану в то время исчислялись в среднем по 3-4 млрд. долл. в год (15).

В целях искусственно создания спада цен на нефть на мировом рынке администрация США систематически вынуждала Саудовскую Аравию и другие подобные государства из числа членов Международной организации стран-производителей нефти (ОПЕК) предпринимать спекулятивные игры в целях снижения цен на нефть на международных биржах, что было в политических интересах США.

Путем подобных игр США выигрывали вдвойне. Во-первых, они наносили довольно чувствительный удар по экономике СССР – страны, производящей и экспортирующей нефть на мировой рынок, вынуждая производить продажи по заведомо заниженным ценам, что, конечно, уменьшало соответствующие поступления иностранной валюты. С другой стороны, конечно, сами США тоже немало выигрывали от этих игр, поскольку они позволяли им покупать огромные количества этого бесценного для их экономики сырья по весьма специальным заниженным ценам.

Механизм практического проведения в жизнь такой чрезвычайно широкомасштабной диверсионной акции был следующим. Во-первых, при активном участии тогдашнего посла США в Саудовской Аравии этому государству, в обмен на рост добычи нефти и снижения цен на нее, было передано значительное количество современных боевых самолетов, а также зенитных ракет типа «Стингер». Кроме того, в 1983 года под нажимом США страны-члены ОПЭК дополнительно снизили цены на нефть с 34 до 29 долл. за баррель. В 1985 году Саудовская Аравия сделала еще один жест «благотворительности» в сторону США, увеличив свое собственное производство с 2 до 9 млн. баррелей за день. В результате этого цена нефти на мировом рынке за последующие пять месяцев упала уже до 12 $ за баррель.

По данным Питера Швейцера, «почти буквально за ночь в то время Советский Союз потерял около 10 млрд. долларов по тогдашнему курсу, что составляло почти половину ожидаемой прибыли от продажи нефти» (16).

Администрация Рейгана предприняла настоящую войну против СССР и других стран социализма также и в области торговли новшествами технологии. В декабре 1981 года было объявлено эмбарго на продажу оборудования для предприятий газовой и нефтяной промышленности СССР. В июне 1982 года масштаб этих запретительных санкций был дополнен и расширен и уже распространился также на деятельность всех заграничных филиалов корпораций США, а также и на все компании во всем мире, пользующиеся лицензиями этих корпораций.

Несколько позже, в ноябре 1982 года, Рейган подписал также и т.н. «Директиву – Решение 66 о национальной безопасности» (NSDD-66). Даже сотрудники администрации в Вашингтоне, принимающие участие в выработке содержания текста данной директивы, через некоторое время сделают заявление, что на практике она являлась «тайной декларацией о начале подлинной экономической войны против Советского Союза». Наряду с полным прекращением доступа СССР к технологиям Запада эта декларация ставила перед собой и задачу парализовать значительную часть торговли страны, предельно ограничив импорт советской нефти и газа в страны Европы.

В результате вышеуказанных, лишенных какой бы то ни было экономической логики мер со стороны администрации Рейгана общий объем экспорта передовых технологий США в СССР упал с 219 млн. долл. в 1975 г. до 39 млн. долл. в 1983 г. К тому же эта подлинная экономическая война далеко не ограничивалась официально объявленными ограничениями и санкциями. Значительное место в ней уделялось и действиям совершенно откровенно экономического саботажа типа продажи СССР в 1984 году заведомо фальшивой проектной документации, дефектных частей газовых турбин, практика подсовывания советским предприятиям через специально поставленных посредников заведомо испорченных компьютерных чипов и пр. По заключению Швейцера, все это не могло не нанести значительный ущерб советской экономике как в финансовом отношении, так и из-за огромной потери времени (17).

Другим чрезвычайно важным способом осуществления стратегии дестабилизации СССР и других стран социализма была идеологическая война против них. Ударной силой ее кампаний были известные радиостанции «Свободная Европа» и «Свобода», деятельность которых осуществлялась исключительно за счет средств, предоставленных со стороны Госдепартамента США. За период 1982-1986 гг. объем этих средств неимоверно возрос. Данным радиостанциям были дополнительно предоставлены новейшие в то время системы связи и распространения их передач на языках всех без исключения стран социализма и большинства национальностей СССР. Результаты столь расширенной и активизированной деятельности указанных радиостанций не могли не вызвать и определенное повышение общего числа их слушателей и расширения интереса к ним со стороны определенных социальных групп и прослоек. Подсчитано, что после того, как в 1988 году была устранена практика технического препятствования передачам данных радиостанций, число слушателей радиостанции «Свобода» в СССР достигло 22 млн. в месяц.

Вершиной цинизма стало широкое использование в целях пропаганды случаев личных трагедий, боли и страдания людей, вызванных аварией в Чернобыле. Всеми возможными способами подстрекались и поддерживались разные проявления несогласия или недовольства в связи с пребыванием в Афганистане ограниченного контингента советских войск, оказавших на договорных основаниях интернациональную помощь революционному правительству этой страны.

Активно поддерживались все сторонники «реформ» в сторону рыночного капитализма вроде Ельцина и компании. Их противники типа Егора Лигачева и др., наоборот, становились объектами яростных кампаний, направленных на уничтожение их авторитета и влияния в обществе. В этом плане непрерывно распространялись всевозможные слухи, несостоятельные обвинения в коррупции, направленные против руководителя партии Егора Лигачева, выступившего против Горбачева (18).

Наряду со всем этим, основным направлением дестабилизирующей стратегии правящих кругов США в отношении СССР, безусловно, оставались усилия по всемерному наращиванию военной угрозы. Ряд исследователей, вроде Шона Джерваси, были склонны рассматривать этот вопрос преимущественно сквозь призму нарастающего повышения затрат средств на оборону страны, вызываемого очередным развертыванием на практике непрерывной гонки вооружений. «Будем нагружать их все возрастающими расходами, пока они не обанкротятся», – такой, по мнению некоторых американских аналитиков, являлась наиболее сжатая характеристика политики Запада в этом направлении (19).

Еще на первой своей пресс-конференции в качестве Президента США Рональд Рейган прямо обвинял СССР в готовности совершить любое преступление и прибегнуть ко всякой лжи и обману в целях установления мирового господства. Вскоре после этого Рейган положил начало самому значительному усилению в военной области в мирное время за всю американскую историю. На практике это означало выделение на военные расходы 1,5 триллиона долл. в течение последующих пяти лет. Эти деньги следовало направить на разработки «невидимых» бомбардировщиков типа «СТЕЛС», многоцелевых самонаводящихся баллистических ракет с РГУ типа «МИРВ», считающихся трудно уязвимыми для радарных систем противника крейсерных ракет. Предполагалось также и дальнейшее развитие т.н. «стратегической триады» путем подключения к ней межконтинентальных баллистических ракет «МХ» многотоннельного подземного базирования. В воздухе «триаду» следовало пополнить бомбардировщиком типа «В-1», а в океане – новым поколением ядерных подводных лодок класса «Трайдент».

В речи Рейгана 23 марта 1983 года был сделан особый упор как раз на развитие этой невиданной до сих пор в мирные времена широкомасштабной военной программы. Тогда он впервые объявил и о намерениях США приступить к разворачиванию чрезвычайно дорогостоящей системы противоракетной обороны «СОИ», предполагающей распространение гонки вооружения и в Космосе. Два года спустя Рейган уже предложил Конгрессу выделить на непосредственное осуществление СОИ (Стратегической оборонной инициативы) сумму в 26 млрд. долларов США.

Политика Рейгана обошлась Советскому Союзу потерей миллиардов долларов из-за падения цен на нефть и газ и сокращения объема их продаж. Эта потеря дополнилась миллиардами, ушедшими на помощь Польше и Афганистану и компенсацию потерь из-за некачественной технологии и технологического саботажа.

Хотя ряд экспертов СССР высказались довольно скептически в отношении возможностей осуществления СОИ на практике, в то время, по всей видимости, верх взяли специалисты, полагавшие, что доходившие по этому вопросу сигналы из США отражают реальную угрозу (21). По оценкам директора советского Института космических исследований Роальда З. Сагдеева, за период после 1983 г. СССР пришлось выделить десятки миллиардов долларов в ответ на тогдашний новый военно-стратегический вызов. Предшественник Горбачева Черненко заявил: «Сложная международная обстановка заставила нас отвлечь огромное количество ресурсов для упрочения безопасности нашей страны» (22).

Однако «космическая» «Стратегическая оборонительная инициатива» Рейгана не стала фактором, способным взорвать СССР.

В такой обстановке в марте 1985 г. на пост Генерального секретаря КПСС был выдвинут Михаил Горбачев. Он быстро завоевал признание как руководитель, способный решить стоящие проблемы и предпринять смелые новые инициативы. Инициативы Горбачева пользовались успехом и вызвали энтузиазм как в стране, так и за рубежом. Наверно, и из-за этого на довольно долгий период против него в КПСС так и не сложилась сколько-нибудь ощутимая политическая оппозиция, хотя были, конечно, и всякие мнения критического толка. Одни считали, например, что он заходит слишком далеко в своих намерениях осуществить ряд изменений и реформ в партии и в стране. Другие, наоборот, были убеждены в том, что он так и не оказался в состоянии сделать что-либо существенное в этом плане.

Меньше чем за два года после вступления в должность генсека Горбачев в своей политике начал отход от стиля и курса Андропова и вполне определенно пошел по пути Хрущева.

Горбачев родился 2 марта 1931 года в селе Привольное, насчитывающем 3000 жителей и находящемся в южном сельскохозяйственном Ставропольском Крае, в 200 км от города Ставрополя. Эта часть Северного Кавказа известна своим производством пшеницы и подсолнуха, а также источниками минеральных вод и курортами.

В своей биографии Горбачев отмечает, что в 30-е годы дед его принимал активное участие в коллективизации сельского хозяйства в Ставропольском крае. Во время войны, когда немецкие войска захватили и разрушили большую часть Ставрополя, малолетний Горбачев вместе с семьей находились на временно оккупированной врагом территории. Считается, что за время войны умерло семь его родственников. В 1949 году в группе передовиков сельского хозяйства Ставропольского края он был награжден орденом Трудового Красного знамени. Наверняка благодаря этому в 1950 году он поступил студентом на юридический факультет Московского университета им. Ломоносова, самого престижного учебного заведения в стране. Здесь биографы Горбачева всегда подчеркивают, что он был первым Генеральным секретарем после Ленина, который получил высшее образование. Также обычно считается, что за время обучения в МГУ он сумел познакомиться с интеллектуальной традицией Запада и ее манерой публичных выступлений.

В 1952 году Горбачева переводят из кандидатов в члены КПСС. Позже в Москве он вступает в брак с Раисой Максимовной, студенткой философского факультета. В то время он прямо «обожествлял Ленина» (23).

По окончании университета Горбачев возвращается в Ставрополь, где и остается все 23 года своей последующей жизни. Там он не занимался, однако, юридической практикой, а стал работать сначала в Городском комитете Комсомола, а затем – и КПСС. С течением времени о нем сложилось мнение как о человеке, способном работать много и с полной отдачей сил. Заочно закончил агрономический факультет. Несколько позже чех Зденек Млинарж, деятель «пражской весны», который в свое время учился в МГУ вместе с Горбачевым, а потом поддерживал связь с ним, напишет в своих мемуарах, что будущий Генеральный секретарь относился с пониманием и симпатией к руководителю чехословацких реформ в 1968 году Александру Дубчеку.

Такой факт его биографии, очевидно, остался неизвестным, поскольку его продвижение в партийной карьере продолжилось без особых задержек и потрясений и после августа 1968 года. В 1970 году он занимает пост Первого секретаря Ставропольского краевого комитета партии – должность, сравнимая с позицией губернатора штата численностью в 2,4 млн. человек.

Он избирается в Центральный комитет КПСС, становится депутатом Верховного Совета РСФСР и СССР. Столь быстрое продвижение Горбачева наверх стало возможным, ко всему прочему, и в силу уже складывающегося к тому времени мнения о нем в партийных кругах как об «авторитетном специалисте» в области сельского хозяйства. В 1978 году, не без влияния Юрия Андропова, также являвшегося уроженцем Ставропольского Края, Горбачев получил назначение на должность руководителя сельскохозяйственного отдела ЦК КПСС, что открыло ему дорогу в Москву.

В декабре 1979 года его избрали кандидатом в члены Политбюро, а в конце октября следующего года он был также избран и членом Политбюро, где его молодость, энергия, трудолюбие обращали на себя внимание. В момент избрания его главным секретарем Горбачев имел значительный актив. Наряду с образованием, обаянием, энергетикой его достоинством стало то, что он тренировал и талант публичного оратора. Когда стала ощущаться заинтересованность в жизнеспособности советского руководства, он имел преимущество как самый молодой член Политбюро. Он был женат на интеллигентной и сильной женщине.

При этом следует также иметь в виду, что еще в 1983 г. Горбачев сумел создать о себе мнение как о последовательном стороннике коренных перемен в партии и стране. В этом направлении на состоявшемся в декабре 1984 года пленуме ЦК по вопросам идеологии он занял позицию, пользующуюся в те времена исключительной популярностью как в партии, так и в обществе в целом. Во-первых, он настаивал на большей «гласности» (открытости) в практике средств массовой информации. Во-вторых, выступал в поддержку неотложной реорганизации и обновления структуры экономики (24).

Наряду с этим, Горбачеву все время удавалось поддерживать о себе то впечатление, что якобы он лично ничем и нисколько не предрасположен к авантюрам и рискам, а старается, прежде всего, работать в коллективе, в качестве его лояльного и надежного члена. В этой связи он проявил себя довольно успешно, когда во время болезни Черненко ему было поручено временно руководить заседаниями Политбюро. По мнению Громыко, тогда Горбачев справлялся с этой задачей «блестяще» (25).

С течением времени, однако, все отчетливее выявлялись и слабости его личности и профессионального развития. Продвижение по службе всех бюрократов до таких постов было практически невозможным без особого покровительства. Горбачев, конечно, не мог быть каким-либо особым исключением из этого правила. Несмотря на все свои первоначальные достижения, даже в выбранном поле деятельности ? в сельском хозяйстве ? он вряд ли добился бы столь примечательного признания, если бы не своевременное внимание со стороны влиятельных покровителей, подобно Андропову. Его знакомство со многими партийными руководителями всех уровней, приезжавшими на лечение в Ставропольский Край, вероятно, помогло продвижению Горбачева.

Более того, несмотря на свое образование, Горбачев на деле был довольно слабо знаком с реальными сферами жизни страны. Определенное исключение составляло, может быть, сельское хозяйство и внутренние проблемы партии. До того, как его избрали Генеральным секретарем, он больше ездил по странам Западной Европы и Канады, чем в отдельные Союзные республики СССР. Кроме того, в отличии от всех прежних первых советских руководителей, у него не было личного или профессионального опыта жизни в нерусских районах Советского Союза (26). По мнению историка Энтони д`Агостино, у избранного в 1985 г. Генерального секретаря ЦК КПСС не было знаний и опыта в области обороны и военного дела, во внешней политике, в сферах промышленности, науки, техники, технологии, трудовых отношений и профсоюзов (27).

Несмотря на привычки часто ссылаться на Ленина, у Горбачева также не было глубоких познаний в теории марксизма-ленинизма. Кроме того, кажется, он так никогда за всю свою жизнь не сумел как следует разобраться в сущности марксизма и по-настоящему оценить его возможности и достоинства. Еще в меньшей степени он был знаком и с самой историей создания и развития СССР со всеми сопутствующими ей проблемами, внутренними и внешними напряженностями и кампаниями давления, непрерывной борьбой, трудностями и победами. По всей видимости, он старался возместить факт отсутствия подлинных знаний во всех этих областях частыми обращениями к тем или иным цитатам из трудов классиков марксизма-ленинизма, внешне соответствующим его цели и намерениям в тот момент.

В своем исследовании д`Агостино идет еще дальше в таких оценках. По его заключению, Горбачев в действительности никогда не был ничем иным, как «адвокатом, никогда в жизни не занимавшимся правом, зато сделавшим впечатляющую карьеру в области сельского хозяйства, деятелем, совершенно не разбиравшемся во внешней политике, чуть ли не единственной заслугой которого при этом было его качество Первого секретаря партии края известных курортов, что давало ему возможность привлечь к себе внимание высокопоставленных руководителей. Так что в действительности его подлинный профессиональный «ценз» на практике не очень-то отличался, скажем, от ценза принца Ранье из Монако или мэра Лас Вегаса» (28).

Горбачев также не был лишен комплексов образованного провинциала. Большую часть своей жизни он прожил с самочувствием «большой рыбы», вынужденной обстоятельствами довольствоваться «мелководием» жизни отдаленного от Центра района страны. Это во многом объясняет также и его подчас прямо бросающуюся в глаза суетность, иной раз подчеркнуто снисходительное, но иногда и прямо беспощадное отношение к подчиненным по работе наряду с откровенным подхалимством и готовностью всячески угодить вышестоящим и более сильным. Скорее всего, по тем же причинам у него сложились и привычки демонстрировать предпочтение к украшениям космополитического стиля жизни – типа выдержанных вин, изысканных деликатесов и пр.

Несколько примеров свидетельствует о его надменности. Так, например, Горбачев не присутствовал на похоронах Андрея Громыко в 1989 году, хотя как раз Громыко, в свою бытность старейшиной тогдашнего Политбюро, выдвинул его кандидатуру на пост Генерального секретаря (29).

Добравшись до столь высокопоставленного положения, Горбачев стал относиться с подчеркнутым снисхождением к остальным членам Политбюро, независимо от того, что у них всех стаж партийной и государственной работы был намного выше, чем у него, да и возрастом они были старше его. Весьма показательна также история его взаимоотношений с Борисом Ельциным. Беспощадность Горбачева полностью проявилась 11 ноября 1987 г., когда он распорядился, чтобы его критик Борис Ельцин оставил госпиталь, где тот проходил курс лечения грудной клетки, и провел Пленум Московского Комитета партии, на котором Ельцин был подвергнут суровой критике, граничащей с бранью, а затем снят с поста Первого секретаря (30).

С тем, чтобы добиться максимально точного представления о сложности обстановки тех лет, мы считаем нужным обратить еще раз внимание на то определенно странное - с точки зрения всех последующих событий - обстоятельство, что довольно долго вначале, после избрания Горбачева Генеральным секретарем ЦК КПСС, он следовал курсу, намеченному Андроповым.

Он и впрямь как будто бы походил на Андропова, ибо, как и он, взывал к ускорению темпов научно-технического прогресса и применению его достижений в непосредственной практике производства и в жизни общества в целом. Также подчеркивалась и необходимость совершенствования методов управления и руководства, повышения уровня дисциплины.

Деятельность Андропова во внешней политике, в особенности, в рамках отношений с США, неизменно встречала, однако, открытую враждебность со стороны правящих кругов Соединенных Штатов. Несмотря на это, по его инициативе неоднократно делался, например, ряд конкретных предложений в целях достижения прогресса в сфере ядерного разоружения. Отмечая гибкость этих и ряда других действий Андропова в области внешней политики, посол СССР в США Добрынин выражал уверенность, что при наличии более благоприятной общей атмосферы международных отношений еще тогда вполне можно было бы достигнуть «успешных двусторонних соглашений, в частности, относительно серьезных ограничений ядерных вооружений». Примечательно то, что первые шаги Горбачева на международной арене были предприняты как раз в этом направлении, и это как будто бы являлось очередным подтверждением версии о том, что он намерен следовать курсу, намеченному Андроповым (31).

Андропов, однако, искал выхода из сложившегося положения в области внешней и внутренней политики путем восстановления ленинских норм партийной жизни, укрепления и развития принципов коллективного руководства партией, восстановления уверенности людей и утверждения на деле среди них моральных ценностей скромности, честности, самокритики, высокой дисциплины и сознательного отношения к труду.

Вне сомнения, Андропов являлся представителем той довольно редкой разновидности руководящих политических деятелей, которые не только провозглашают и выдвигают, но и сами в своей личной жизни и повседневной общественной практике неуклонно придерживаются тех же самых принципов и ценностей. К тому же за время своего столь короткого пребывания на посту высокопоставленного руководителя он и на деле доказал, что партию можно освободить от оппортунизма и приспособленчества, карьеризма, формализма и цинизма. В его время был восстановлен и подлинный интерес к идеологии и теории марксистско-ленинского учения. Утверждалась и практика организационного выдвижения доказавших на деле свою честность и трудолюбие местных кадров и руководителей типа Егора Лигачева и, возможно, Горбачева.

На какой-то период считалось, что и продвижение Горбачева наверх также произошло благодаря этой практике. Очевидно, он и сам добивался утвердить подобное мнение о себе. Так, в своем первом докладе в качестве Генерального секретаря на пленуме ЦК в марте 1985 г. он прямо обратился к политическим лозунгам времени Андропова. Сам доклад назывался «Наш курс остается незыблемым и неизменным» и был опубликован в Директивах о созыве предстоящего тогда ХХVІІ съезда партии.

То же самое повторилось и в апреле 1985 года. В обоих случаях Горбачев призывал ускорить перемены в сторону положительного развития социальной и экономической областей, поставить хозяйство на «интенсивную основу», добиться быстрее «передовых позиций в науке и технике». Он также выступал и за «укрепление дисциплины», за совершенствование «всей системы управления» и провозгласил конец тенденции и практики необоснованного уравнивания оплаты разных категорий труда. В отношении «второй экономики» он заявил о необходимости начать непримиримую борьбу против «всех видов дохода, не заработанного трудом» и «всех явлений, чуждых социалистическому образу жизни».

В области внешней политики Горбачев подтвердил традиционные для СССР принципы поддержки движений и идей национального освобождения и мирного сосуществования со странами Запада «на основах равноправности». Особое внимание уделялось вопросам уменьшения гонки вооружений и замораживания ядерных арсеналов.

В качестве приоритетов внутренней политики Горбачев объявил «усиление и повышение» руководящей роли партии, «строгое соблюдение ленинского стиля работы», отказ от «фальшивой идеализации» существующего положения и «формального подхода» проведения партийных собраний и организации партийной работы в целом. Ко всему этому он добавлял и требование о большей «гласности» и «повышения открытости и публичности» деятельности партии, государства и общественных организаций (32).

Так или иначе, в начальный период своего пребывания на посту Генерального секретаря, Горбачеву во многом удалось создать впечатление, что он намерен следовать политическому курсу Андропова. Так, например, в 1985 году он объявил экономическую программу, основанную на двух главных пунктах. Первый из них был связан с совершенствованием и развитием человеческого фактора путем выдвижения новых кадров и повышения трудовой дисциплины. Второй предусматривал переход от экстенсивных к преимущественно интенсивным формам и методам роста экономики. Значительное место среди них уделялось предложениям об изменениях в практике осуществления политики капиталовложений, направленных на предоставление больших возможностей и стимулов технического переоснащения и модернизации промышленных предприятий.

Наряду с этим, Горбачев определенно стремился вызвать и поддерживать широкую общественную дискуссию в связи с повышением дисциплины и общей реорганизацией экономики (33). В мае 1985 года он объявил кампанию против чрезмерных злоупотреблений алкоголем, превратившихся в серьезную проблему общества и прямо угрожающих здоровью людей и нормальной жизни семей. Чрезмерное пристрастие к алкоголю становилось также серьезной помехой дисциплине на месте работы и приводило к дополнительному спаду производительности труда. В свое время Андропов начал процесс решения этих проблем путем усиления мер против чрезмерного злоупотребления алкоголем в общественных местах. Горбачев пошел еще дальше в этом направлении, резко сократив производство водки и ограничив продолжительность времени продажи спиртных напитков в магазинах (34).

В июне 1985 года состоялся специальный пленум ЦК, посвященный проблемам научно-технической революции. На нем было принято решение о создании 23 новых научно-исследовательских комплексов в области техники и технологии (35).

В октябре того же года были внесены изменения в текущий пятилетний план общественно-экономического развития, предоставляющие больше возможностей повышения капитальных вложений в машиностроение и в улучшение технического уровня процессов производства (36).

В тот начальный период своего пребывания на посту Генерального секретаря ЦК КПСС Горбачев также неизменно подчеркивал во всех своих публичных выступлениях и при всех выдвигаемых им предложениях и решениях, что ни в коем случае не пойдет на введение рыночных механизмов в целях разрешения экономических проблем страны. Так, например, в мае 1985 года он заявил следующее: «Многие из вас склонны связывать преодоление наших проблем с переходом к экономической системе рынка, предназначенной заменить ныне существующую практику единого хозяйственного планирования. Немало и тех, кто склоняется воспринимать рынок некой спасательной лодкой для нашей экономики. Для нас, однако, не настолько важны всякие там спасательные средства, насколько судьба самого корабля – корабля социализма» (37).

За первый период правления Горбачева также было предпринято еще два вида мер в области экономики, во многом напоминающих некоторые из намеченных, но неосуществленных намерений Андропова. Одна из них предусматривала введение экспериментальных систем контроля продукции на 19 предприятиях промышленности. Их следовало бы создать на базе уже существующих систем контроля продукции в оборонной промышленности, где они успешно применялись уже много лет подряд.

Другой мерой такого характера было учреждение т.н. «госприемки» – специализированного органа по учету качества продукции, работающего в системе Совета Министров СССР. Этому органу контроля были предоставлены очень широкие полномочия по решению всех проблем, имеющих отношение к качеству продукции в важнейших отраслях и предприятиях страны, в том числе, и занятых производством товаров широкого потребления.

Опять-таки в то же самое время был предпринят и ряд мер, направленных на устранение потерь и ущерба от оказавшейся полностью неэффективной практики уравнивания оплаты разных категорий труда. По данным Аслунда, разница в оплате квалифицированного специалиста промышленного производства и рядового рабочего упала с 146% в 1965 году до 110% в 1986 году. Изменения в системе, введенные в 1986 году, обеспечили специалистам и рабочим высокой квалификации на производстве, а также исследователям в образовании и медицине гораздо более высокие темпы роста оплаты их труда по сравнению с остальными категориями трудящихся (38).

На первом году после своего избрания на пост Генерального секретаря Горбачев усердно занялся проблемой улучшения двусторонних отношений с США. Ситуация, сложившаяся к тому моменту, была угрожающей. Состояние советско-американских отношений, в частности, после 1979 года, чрезвычайно ухудшилось. Как известно, к концу того же года советское правительство приняло решение удовлетворить просьбу законного правительства Афганистана направить туда ограниченный контингент советских войск в ответ на всестороннюю поддержку со стороны США сил контрреволюции в этой стране. Чтобы наказать СССР, администрация Картера прервала двусторонние переговоры с СССР в области уменьшения гонки вооружений и наложила эмбарго на экспорт товаров сельского хозяйства. На протяжении шести лет после этого не произошло ни одной встречи руководителей двух стран на высшем уровне.

Внешнеполитический курс Горбачева в начале его правления отличался двумя основными характеристиками. С одной стороны, он подтверждал все обязательства Советского Союза в деле упрочения мира и мирного сосуществования на основе сохранения внешнего стратегического паритета с Западом. Также было заявлено, что СССР и впредь будет придерживаться дружеских взаимоотношений с остальными странами социализма и с народами, борющимися за свободу и независимость. В тезисах к предстоящему ХХVІІ съезду КПСС Горбачев высказал также поддержку и революционному правительству Никарагуа (39). Он также принял решение об усилении военной помощи и присутствия советских войск в Афганистане (40). Возросла и поддержка СССР борьбы Африканского национального конгресса Южной Африки против режима апартеида в этой стране, в том числе была организована система военной подготовки активистов этой партии.

С другой стороны, Горбачев предпринял также ряд шагов и инициатив, направленных на уменьшение напряженности в отношениях СССР с США и странами Западной Европы. В мае 1985 года он принял приглашение Рейгана о встрече с ним на высшем уровне. В июле того же года объявил об одностороннем моратории на испытания ядерного оружия. Позже, в сентябре того же года, он выдвинул предложение о сокращении на 50% ядерных боеголовок стратегического назначения. Далее, во время своего посещения Франции в октябре 1985 года, Горбачев в одностороннем порядке объявил о сокращении числа советских ракет средней дальности действия, нацеленных на страны Западной Европы (41). В ноябре 1985 г. в Женеве состоялась первая за многие годы встреча на высшем уровне ? между Горбачевым и Рейганом. Хотя переговоры не привели ни к каким существенным соглашениям, на них имел место откровенный, подчас даже прямо дружелюбный обмен мнениями. Как раз тогда Горбачев сообщил Рейгану о соглашении, которое могло быть реализовано по Афганистану (42). Деятельность Горбачева на международной арене в 1985 году способствовала заметному снижению международной напряженности.

Горбачев также предпринял шаги как бы в плане усилий, направленных на преодоление застоя в партии и в стране, ограничение коррупции, укрепление идейных устоев и повышение общественно-политической активности партии. На практике, однако, нередко имело место стремление выдвинуть на узловые посты в партии и в государстве своих сторонников. Так, например, Эдуард Шеварднадзе занял место Громыко на посту главы министра иностранных дел. Вместо Н. Тихонова председателем Совета министров СССР стал Н. И. Рыжков. На пост Первого секретаря Московского городского комитета КПСС был назначен Борис Ельцин.

После критики в поощрении практики «сервильности, личной преданности и покровительства» были произведены замены ряда ответственных партийных и государственных руководителей Латвии, Литвы и Белоруссии. Были предприняты меры и против прослывших своей склонностью к коррупции местных лидеров и представителей высшей администрации Узбекистана, Азербайджана и Киргизии. С течением времени это «землетрясение кадров» в верхах приобретало все большую силу. Только в течение года Горбачев заменил больше половины всех членов и кандидатов в члены Политбюро. Заменены были также 14 из 23 Заведующих отделами ЦК КПСС, пять из четырнадцати высших руководителей Союзных республик и пятьдесят из ста пятидесяти семи первых секретарей краевых и областных комитетов партии.

Горбачев заменил 40% послов Советского Союза за границей. Объектом кадровых потрясений стала также и большая часть министерств. По общим подсчетам, там было освобождено от занимаемых должностей не менее 50000 управленцев: к примеру, только в Министерстве компьютерного оборудования и электроники Горбачев заменил более 1000 человек (43).

Значительная часть членов КПСС с серьезным стажем в партии приветствовала ту трактовку вопросов идеологии, которую Горбачев выдвинул первоначально. Горбачев не только провозглашал исключительную роль идеологии, но также признавал, что с течением времени партийная идеология окостенела и стала склоняться к формализму, а частично и отстала от жизни.

В этой связи в области проблем идеологии Горбачев модифицировал две идеи, которые получили новый смысл при Брежневе. Первая из них касалась содержания и толкования понятия общего кризиса капитализма, а вторая состояла в том, что Советский Союз вступил в стадию «развитого социализма».

На неадекватность этих концепций ранее обращал внимание Андропов. Он специально подчеркивал значение общего кризиса как способ понимания и объяснения на уровне стратегического мышления главных тенденций общего развития капитализма и основных противоречий его внутренних структур и межблоковых соперничеств в международном плане. С методологической точки зрения, полностью неоправданно и, несомненно, вредно было в контексте непосредственной политической и идеологической практики механически давать объяснения на любые вопросы только при помощи этой концепции. Например, он ставил вопрос: «Почему немалая часть рабочих самых развитых стран, находящихся в состоянии общего кризиса капитализма, живут все-таки лучше, чем при развитом социализме?»

Не отказываясь сначала от концепций общего кризиса капитализма и развитого социализма, Горбачев изменил их смысл. В этой связи он часто любил подчеркивать, например, что, несмотря на такое состояние данного общественно-экономического строя, он вполне сохраняет свои возможности развития и роста науки и техники».

Ещё более важно, что Горбачев изменил концепцию развитого социализма, заявив, что её реализация зависит от ускорения экономического и социального прогресса. Более того, он говорил, что концепция развитого социализма с течением времени привела к росту неоправданного самодовольства, что под её прикрытием «нередко дело сводилось лишь к констатации успехов, в то время как многие животрепещущие проблемы ... оставались без должного внимания. Вольно или невольно это служило своеобразным оправданием медлительности в решении назревших задач. Сегодня, когда партия провозгласила и осуществляет курс на ускорение социально-экономического развития, такого рода подход неприемлем» (45).

Примерно тем же образом складывались действия Горбачева и в области внутренней организации и жизни самой партии. В этом направлении он также стремился к налаживанию другого стиля и другой культуры. Здесь Горбачеву также удалось создать впечатление, что он черпает вдохновение от Ленина и от Андропова. Он призывал партию «проложить новые мосты к Ленину с тем, чтобы теснее связать идеи и подходы его времени с процессами решения конкретных проблем практики сегодняшнего дня» (46).

С течением времени у Горбачева сложился и определенный присущий ему стиль подчеркнуто открытого способа публичных выступлений и комментариев ряда проблем. Зачастую они приобретали резкий, а подчас даже и грубый, характер. Он также прилагал усилия, чтобы положить конец практике превращать партийные собрания в места пустой болтовни и «славословий» руководителям, систематически призывал членов партии бороться против явлений «показухи, высокомерия, самохвальства, проявлений грубости и лишенных содержания восхвалений и «идолопоклонничества» в партийной работе» (47). Горбачев обращался к редакторам газет и журналов с просьбой положить конец практике «возвеличивания отдельных личностей» (48).

Он призывал коммунистов стать политическими руководителями общества, а не только служащими и администраторами. Следуя этому принципу, Горбачев сам много ездил по всей стране, посещал предприятия промышленности, колхозы и совхозы, кооперативные рынки, лично встречался и разговаривал с работающими там людьми. По разным поводам приглашал в Кремль представителей интеллигенции, деятелей культуры, средств массовой информации. В этих встречах, как правило, принимала участие и его супруга. Эти их совместные публичные появления, а также встречи с государственными руководителями других стран, интервью с редакторами и журналистами зарубежной прессы, радио и телевидения создавали впечатление, что в обществе и на самом деле складывался какой-то так давно ожидаемый новый стиль работы, отличающийся открытостью, искренностью и подлинно творческим и созидательным отношением к обсуждаемым вопросам.

Вот что пишет по этому поводу, например, Майкл Дэвидоу, работавший в то время в Москве: «Первые дни и месяцы после прихода к руководству Горбачева были как будто заряженными электричеством. имели на всех некое почти что электризующее воздействие. Его публичные выступления и разговоры лицом к лицу с рабочими Ленинграда проложили первые трещины во льду застоя» (49).

Всеобщим одобрением были встречены также и первые инициативы Горбачева в области внешней политики. Его призывы к миру и к «новому политическому мышлению» вызвали положительную реакцию у многих людей стран Запада, в коммунистических партиях, движениях за мир, у либеральных политиков. Председатель Коммунистической партии США Гэсс Хол дал высокую оценку вкладу «нового мышления» тогдашнего советского руководителя «в дело ослабления антисоветизма, международной напряженности и нарастающей опасности ядерной войны» (50).

Подлинный энтузиазм вызывали частые появления Горбачева на предприятиях, колхозах, рынках и непосредственные разговоры с трудящимися прямо на рабочем месте. В 1985 году в Кремль поступало в среднем около 40 тысяч писем в месяц, в которых множество людей из всех концов страны и мира выражали свою поддержку идеям и действиям Горбачева. Количество подобных писем в 1986 году возросло до 60 тысяч в месяц (51).

Так что, не взирая на проведенную Горбачевым чистку партии и правительства, степень общественной и политической поддержки его до поры до времени оставалась высокой. Несмотря на появление некоторых признаков недовольства или апатии, неизбежно имевших место среди определенной части служащих, до какой-либо организованной оппозиции или сопротивления дело так и не доходило. Даже Егор Лигачев и Борис Ельцин, оказавшиеся впоследствии наиболее активными критиками Горбачева (первый из них – с левых, а второй – с правых позиций), в то время полностью поддерживали его перестройку. И хотя до 1987 года со стороны Горбачева можно было услышать предупреждения по адресу прямо неназываемых «противников реформы», в то время, однако, это, очевидно, делалось в качестве определенных опережающих действий или предупреждений, чем в ответ на реально существующую угрозу.

Поддержка Горбачева в то время была, в общем-то, объяснимой. В его докладах, публичных выступлениях и в объявленном им политическом курсе ставились основные проблемы состояния и развития общества, экономики и системы в целом. На этом тогда одинаково сходились мнения как ученых и специалистов, так и партийных работников и миллионов советских граждан. В стране тогда, в общем-то, воспринимали действия Горбачева на уменьшение международной напряженности, прежде всего, как способ направить значительную часть средств, идущих до тех пор на оборону, в отрасли, как казалось в ту пору, большего значения. Массовая замена руководящих кадров, публичные разоблачения случаев коррупции и призывы к большей критичности и открытости вызывали лишь одобрение и поддержку со стороны общества, так как были направлены против политической стагнации, охватившей общество.

Если первоначально Горбачев следовал по пути реформ, во многом напоминающих преобразования, задуманные и начатые во время Андропова, то довольно скоро он пошел по пути, отличавшемся от провозглашенного ранее в корне. Это оказался курс на введение частной собственности и механизмов рынка, на всемерное ослабление руководящей роли Коммунистической партии, на отход от принципов и практики международной классовой солидарности и на создание основ дальнейших бесконечных односторонних уступок Западу.

Нелегко ответить, когда и по какой непосредственной причине могло быть принято решение о столь резкой перемене политического курса. Также трудно определить, когда на деле началось его осуществление. Задача эта дополнительно осложняется еще тем, что с самого начала реформ и меры их практического проведения, и соответствующие кампании пропаганды и риторики, как правило, происходили сразу в нескольких, к тому же, зачастую прямо противоречащих друг другу направлениях. Несмотря на это, еще за первые два года правления Горбачева выявились отдельные ясные признаки антисоциалистической ориентации, ставшие доминирующими после января 1987 года. На вопрос, почему Горбачев сменил курс, также трудно ответить, так как глубинные мотивы его поступков проблематичны. Поэтому, самое большее, что мы в состоянии дать, это правдоподобное объяснение.

До того, как приступить к рассмотрению изначально имеющихся признаков политического поворота в сторону капитализма, позволим себе представить Вашему вниманию хотя бы три из существующих гипотез, пытающихся объяснить причины и обстоятельства, способствовавших подобному развитию дел. Первая из них указывает на то, что Горбачев, в принципе, всегда был социал-демократом, т.е. нечто вроде коммуниста, с симпатией относящегося к капитализму. Его ранняя риторика в стиле Андропова на деле была не чем иным, как обходным политическим маневром, при помощи которого ему во многом удалось сбить с толку и привести в некое замешательство своих вероятных противников, пока он сам не собрался с силами, дабы приступить уже к подлинно своей политике.

Вторая гипотеза состоит в том, что Горбачев встал на путь рыночной ориентации и ослабления партии, только убедившись, что попытки провести преобразования в духе Андропова не увенчались успехом. Таким образом, можно предположить, что на каком-нибудь последующем этапе своего управления он мог прийти и к выводу о якобы практической невозможности добиться реального улучшения состояния экономики в рамках существующей системы социализма. Он приступил к ослаблению руководящей роли Коммунистической партии, поскольку видел, что при таком развитии вещей, в первую очередь, с ее стороны можно было ожидать сопротивления экономическим реформам подобного рода.

По третьей из бытующих в исследовательских кругах и литературе гипотез, у Горбачева просто не хватило силы воли и целеустремленности, чтобы успешно устоять и справиться с нарастающими аппетитами, интересами и амбициями антисоциалистических сил, принявших прямо угрожающие размеры реформ. Ввиду основной линии содержания и логики нашего исследования, нам кажется уместным обратить здесь больше внимания как раз на последнюю из указанных гипотез.

Интересы и амбиции антисоциалистического характера в своеобразном латентном, скрытом виде, имели место в обществе еще задолго до 1985 года. С течением времени ряду секторов незаконной частной хозяйственной деятельности удалось вовлечь и приобщить к своим операциям, комбинациям и сделкам также и определенные части аппарата и руководителей партии и государства. Своим существованием и деятельностью они во многом способствовали последующему воспроизводству и обострению существующих проблем, тем самым вводя дополнительный элемент эрозии в устои общества и подрывая как авторитет партии, так и веру в целесообразность существования и ее, и социализма. Наряду с этим все более наращивал свои возможности и приобретал уверенность и силы и тот социальный слой, на фундаменте которого впоследствии вырос класс настоящих и будущих капиталистов. Следовательно, еще до 1985 года вторая экономика создала условия, благоприятствовавшие антисоциалистическим и прокапиталистическим идеям в политике.

Реформы Горбачева были восприняты со стороны этих сил как некий недвусмысленный сигнал и даже чуть ли не «приглашение» занять более активную позицию и место в политической жизни страны. Нисколько не удивительно, что ключевым моментом в осуществлении намерений и стремлений такого рода стали такие знакомые и по другим событиям истории характерные буржуазные лозунги и требования «свободы и законности». При этом Горбачев, у которого кроме избытка амбиций и эмоций, кажется, так и не оказалось в наличии ни нужных сил и уверенности характера, ни опыта и соответствующего уровня теоретической подготовки, начал сдавать свои позиции, а под конец и полностью капитулировал. В своем стремлении к достижению молниеносного, ослепительного и безболезненного успеха он, очевидно, решил поставить «на карту» складывавшегося и набравшего к тому времени силы «блока» уже связанной с отраслями и секторами второй, частнособственнической экономики чисто партийной и государственной бюрократии и весьма значительной прослойки «советской» интеллигенции, склонной выражать и отстаивать их интересы.

Немало есть и таких людей, которые склонны поддерживать гипотезу об изначальной приверженности Горбачева идеям и принципам социал-демократии. Среди них, кстати, как его сторонники и последователи, одобряющие его курс на разрушение социализма, так и его противники, ненавидящие его по тем же самым причинам. Этому приводится обычно ряд доказательств в подтверждение того, что он относился с симпатией к социал-демократии западного типа еще задолго до того, как был избран на пост Генерального секретаря ЦК КПСС. Здесь обычно вспоминают о том, что еще до 1985 года он поддерживал тесные связи с деятелями типа Александра Яковлева и Эдуарда Шеварднадзе, являющимися в его ближайшем окружении Горбачева наиболее отъявленными сторонниками социал-демократии.

Имеется также и ряд свидетельств того, что чуть ли не с самого момента вступления во власть в действиях Горбачева уже обнаруживались некие лишь ему одному известные цели, не имеющие ничего общего с официально выдвигаемыми. По словам Яковлева, например, когда еще осенью 1985г. в доверительным разговоре с Горбачевым он подбросил ему идею разделить КПСС на две отдельные партии, тот положительно отнесся к сказанному, но предупредил, что пока время для этого еще не наступило.

Нам, авторам данной книги, признаться, трудно с точностью определить, с каких пор и в какой степени могло сложиться лицемерное, двуличное отношение Горбачева к Ленину и социализму. По нашему мнению, собственно внутренние механизмы и побудительные силы, мысли и действия человека настолько сложны, что их трудно полностью выяснить даже при наличии довольно значительного фактического материала о них. Есть немало людей, которые просто отказываются даже предположить возможность того, что в рядах коммунистической партии так долго мог работать и идти наверх деятель, являющийся скрытым сторонником антикоммунистических взглядов, и что как раз ему в тот момент удалось пробиться к наивысшему командному посту в ней.

Вполне естественным было бы Горбачеву воздерживаться от всяких открытых выступлений и даже намеков насчет заранее имеющегося у него плана последующего разрушения Коммунистической партии и восстановления общественно-экономической и политической системы капитализма. Даже если он действительно следовал предписаниям подобного плана, то он, очевидно, скрывал это так успешно, что подобного не смогли заподозрить даже такие опытные политики, как Егор Лигачев, долгое время работавший вместе с Горбачевым.

Взгляд о том, что еще с 1984 года у Горбачева уже сложилось «четкое представление» о рыночной ориентации будущей экономической реформы, проводит в своих работах экономист Андерс Аслунд. Он, однако, тоже не упоминает о существовании в этом плане какой-то заранее подготовленной реформы, а говорит о наличии, скорее всего, некой разнородной смеси разных реформаторских идей.

Горбачев публично высказывал некоторые свои идеи о необходимости преобразования системы формирования цен. Подчеркивал он также и необходимость повышения конкуренции. Это вполне можно было воспринять как некий предвестник его последующей уже определенно рыночной и прокапиталистической ориентации. В плане официальном, однако, его выступления, как правило, выглядели не более чем продолжением линии Андропова в области капиталовложений, направленной на ускорение процесса применения достижений научно-технического прогресса в практике народного хозяйства. В тот же период Горбачев также часто говорил и об улучшении дисциплины труда, об уменьшении или даже о полном устранении возможностей получения нетрудовых доходов. Все это, опять-таки, напоминало об Андропове и направляло мысли и оценки людей в эту сторону (52).

М. Эллман и В. Конторович идут дальше Аслунда в своем понимании идеи о существовании некоего заранее подготовленного плана уничтожения, которому Горбачев следовал вплотную еще с самого своего прихода к власти. Исследуя экономические аспекты деятельности Горбачева за 1982-1984 годы, эти авторы обращают особое внимание на поражающее, по их мнению, отсутствие какой бы то ни было последовательности и согласованности в них (53).

Несомненно, что окружение и жизненный опыт Горбачева сделали его чрезвычайно благосклонным ко второй экономике и восприимчивым к капиталистическим идеям. Во-первых, родина Горбачева, Ставрополь и прилежащие к нему районы издавна являлись центром сосредоточения довольно большой части «лишних денег» всей огромной советской страны. В этой связи с течением времени там сложилась и приобрела довольно широкое распространение частнособственническая, или вторая, экономика. Это, в свою очередь, приводило к становлению и утверждению довольно сильных настроений в сторону способа мышления и действий мелкобуржуазного типа (54). Во-вторых, поскольку Горбачев гораздо чаще других советских руководителей ездил по странам Запада, он испытал сильное влияние итальянского «еврокоммунизма», познакомился и некоторыми другими идеями ревизионистского и прокапиталистического толка. Воздействие всех этих идей на взгляды и политическое поведение Горбачева просматривается в текстах его докладов, официальных речей и выступлений (55).

Немаловажным фактором воздействия на способ мышления и действия тогдашнего Генерального секретаря ЦК КПСС явилось то обстоятельство, что еще с самого начала его пребывания на самом высоком посту руководителя партии и государства вокруг него обособилось довольно узкое окружение специалистов и советников, исповедующих, по меньшей мере, взгляды социал-демократии. Среди них были, например, известные своей открытой ориентацией на общественно-экономическую систему капитализма академики Татьяна Заславская и Абель Аганбегян (56). В том же духе и философ Александр Ципко, который в 1986 году тоже был привлечен Горбачевым в качестве советника Генерального секретаря, открыто провозгласил себя противником марксизма. Позже, по данным Эллмана и Конторовича, он рассказывал о своем личном вкладе в дело выдвижения со стороны Горбачева приоритета т.н. «общечеловеческих ценностей» над социально-классовыми (57).

Таким образом, как подчеркивает и Аслунд, путь Горбачева все более напоминал тот, который уже был проделан в Грузии одним из его ближайших сподвижников Эдуардом Шеварднадзе. Под руководством Шеварднадзе эта советская республика приобрела «самую значительную вторую экономику в СССР». Это началось с мер по ее подключению к официально существующей основной экономике республики, в результате чего она приобрела «откровенно рыночный характер» (58).

В этой связи особой популярностью пользуется гипотеза о том, что еще с самого начала своего появления на сцене политики Горбачев неуклонно выполнял какой-то заранее подготовленный тайный план полного разгрома советского социализма и поворота страны в сторону капитализма. Пока не обнаружено, однако, каких бы то ни было серьезных доказательств документального характера о существовании подобного плана. В силу такого положения вещей, скорее всего, можно говорить о наличии в биографии Горбачева некого ряда факторов и обстоятельств, которые в определенные моменты подталкивали путь его развития в этом направлении.

Такой поворотный момент, на наш взгляд, возник после окончания первого этапа реформ, предпринятых непосредственно после его избрания на пост Генерального секретаря ЦК КПСС весной 1985 года. Их начальные результаты, а также перспектива дальнейшего развертывания прогрессивных изменений общества в стиле Андропова, очевидно, привели в замешательство имеющиеся в обществе силы антисоциалистической направленности. Это вызвало их сильную отрицательную реакцию, и Горбачев, по всей видимости, не смог устоять против усиленного натиска с их стороны. Очевидно, этому способствовало довольно пагубное сочетание ряда слабостей его личности и недостатков характера с нехваткой необходимой подготовки в области теории и отсутствием в нужной степени политического опыта. Вдобавок ко всему, у тогдашнего Генерального секретаря определенно не хватало также и удовлетворительного общего предоставления о целостном ходе и характере объявленных реформ.

Вся обостряющаяся, таким образом, сложность и напряженность складывающейся обстановки, по всей вероятности, привели в действие те самые потенциальные задатки его становления как личности и политика, о которых уже шла речь в начале анализа данной гипотезы. Вследствие этого во внутренней политике все определеннее наметился отход Горбачева от курса реформ в стиле Андропова, а на международной арене был заложен курс многочисленных односторонних уступок в пользу США.

Можно предположить, что, по крайней мере, в начале данного процесса его действия можно было бы, наверное, как-нибудь понять или хотя бы объяснить наличием каких-то соображений тактического характера с намерением выиграть время, собраться с силами, накопить нужные ресурсы для каких-нибудь последующих действий и т.д. Целью подобных действий могла быть также и надежда расширить таким образом круг своих сторонников и единомышленников.

В действительности, однако, все, что сделал Горбачев, свелось к стремлению круто повернуть направо и, по сути дела, перейти на сторону сил, в принципе недовольных социализмом и его общественно-экономической системой. Ведущая роль среди них во все возрастающей степени приходилась на долю непрерывно наращивающего свою мощь слоя предпринимателей и коррумпированной частью партийного и государственного аппарата, связанной со второй экономикой.

Другая гипотеза исходит из предположения, что имеющиеся проблемы советской экономики вызваны самой сутью общественного строя социализма. Из этого следует, что решения таких проблем вовсе не следует искать и никак нельзя найти в условиях существующей системы общественной социалистической собственности и единого хозяйственного планирования. Такой взгляд, по всей видимости, был больше всего по душе сторонникам Горбачева. Они, прежде всего, особо агрессивно отстаивают его, воспринимая Горбачева как некую почти трагическую фигуру, проводившую чрезвычайно рискованный курс реформ в условиях неизменности экономической системы и партии.

Вполне резонно в этой связи поставить также и вопросы, в какой степени у Горбачева бы выявилась склонность к действиям подобного характера, если бы результаты предпринятых им весной и летом 1985 года первоначальных реформ увенчались более обнадеживающими успехами? В какой мере попытки этих реформ натолкнулись на «неизлечимые пороки системы», вызванные отсутствием необходимой степени интеллекта или прямым сопротивлением со стороны определенных кругов в партии?

Подлинный ход истории, однако, далеко не всегда следует логичной дорогой т.н. здравого смысла. Нередко понимание исторической истины прямо вступает в противоречие с тем, на что, казалось бы, указывает человеческий разум и интуиция. Вот почему в ходе нашей работы мы придерживаемся и будем придерживаться тех взглядов, что лишь неуклонное следование по пути реально сложившегося процесса исторических событий может дать надежную базу для глубокого научного объяснения его подлинного содержания и всевозможных вопросов и загадок, имеющихся в нем.

Чтобы иметь возможность ответить на главный вопрос, когда и почему сложилось решение Горбачева свернуть на путь капитализма, нужно предварительно ответить на следующие вопросы:
1) Каковы на самом деле были результаты экономических перемен в рамках существующей системы социализма, объявленных им в начальный период его руководства? На самом ли деле, как утверждают некоторые, они закончились провалом, и это послужило веским доказательством невозможности смягчить ход реформ?
2) Каково было отношение партии к объявленным реформам экономики? Имеется ли хоть часть правды в утверждениях, что партия саботировала замыслы и предложения Горбачева?
3) В какой степени оправдано мнение о том, что экономика являлась первой областью, в которой проявился поворота направо всего политического курса Горбачева?

Гипотезу, что система социализма в принципе не подлежит никакому улучшению, можно считать правдоподобной лишь при условии что:
? объявленные реформы в «стиле Андропова» на самом деле кончились провалом;
? партия, подавляющим большинством своих членов, действительно противостояла реформам;
? Горбачев и вправду сделал в области экономики свои первые шаги на политической арене в сторону капитализма.

Ход реальных событий говорит, однако, о чем-то в корне отличающемся. Нет никаких доказательств, подтверждающих якобы сложившийся неблагоприятный исход начатых в 1985 году реформ. Конечно, за столь короткий период просто нельзя было ожидать каких-либо крупных изменений столь большой и сложной по своей структуре экономики, как советская. При этом, бесспорно, был обнаружен ряд положительных сдвигов как на предприятиях и в отраслях, непосредственно охваченных реформой, так и в системе народного хозяйства в целом.

Так, например, за период 1985-1986 г. в СССР возросли общий объем как производства, так и потребления (59). За время начального (и столь короткого) этапа реформ в стиле Андропова наметился темп роста экономики на 1-2%. Производительность труда возросла на 4,5% по сравнению с 2,5% за предшествующий период. Объем капиталовложений за 1986 год лишь в одной только машиностроительной промышленности возрос на 30%, что больше роста объема капиталовложений за всю прежнюю пятилетку. За тот же 1986 г. объем продукции сельского хозяйства повысился на 5% (60).

За период 1985-86 гг. на 10% возрос объем услуг и товаров потребления, что в полтора раза превышало их рост в предшествующий период. Тогда впервые за последние 20 лет было отмечено и значительное улучшение в сфере здравоохранения, а также и в ряде других областей жизни. Чувствительно снизилась и смертность среди детей (61).

Примечательно, что, наряду с этим, в тот же период Горбачева как политика постиг и ряд значительных неудач, в особенности, когда он действовал необдуманно. Одна из таких неудач была связана с предпринятой им кампанией против алкоголизма. Он, казалось бы, и на самом деле полагал, что резкое уменьшение производства и продажи спиртных напитков приведет также и к снижению уровня их потребления. Вместо этого в стране буквально расцвела контрабанда спиртным. Нелегальное производство водки, к тому же, стало поглощать практически весь имеющийся в государственных магазинах сахар. Кроме того, государство просто теряло миллиарды рублей из-за того, что большая часть доходов от продаж спиртных напитков просто направилась в сторону второй экономики и ее системы нелегальной торговли алкоголем. Все это привело к тому, что всего лишь через год с лишним после объявления антиалкогольной кампании Горбачеву просто пришлось отказаться от нее (62).

Эта кампания могла привести к лучшим результатам, если бы заранее был учтен имеющийся опыт других стран. Так, например, введение «сухого закона» в США в начале ХХ-го столетия вызвало невиданный рост нелегального производства и торговли спиртным. Дальнейший опыт показал, что положительные результаты в этом направлении можно получить, скорее всего, путем введения системы налогов и сборов на производство и торговлю спиртными напитками и установления практики индивидуальной работы с систематически злоупотребляющими алкоголем.

Другой довольно чувствительный провал политики Горбачева наметился в объявленном им курсе на повышение и ускорение производства в ряде отраслей экономики. Усиленное общественное внимание и финансовая поддержка этой кампании привели, однако, к довольно неожиданному результату чрезвычайного наращивания ассортимента и количества всевозможных эрзацев и подделок. Горбачев попытался противодействовать подобным столь неблагоприятным явлениям и тенденциям при помощи мер по повышению роли т.н. системы государственных инспекторов. Вскоре выяснилось, что удельный вес продукции низкого качества, не отвечающей государственным стандартам, чрезвычайно высок. Это вызвало, однако, резкое недовольство рабочих, поскольку уровень их зарплаты следовало бы снизить из-за регистрации столь больших количеств бракованных изделий и товаров. В конце концов, от системы госприемки тоже пришлось отказаться (63).

Эти неудачи не сказались, однако, на общем ходе экономических реформ, начатых в 1985-1986 годы. Они, в общем-то, давали положительные результаты.

Не выдерживает проверки фактами также и предположение о том, что политический поворот Горбачева направо был вызван якобы имеющимся сопротивлением против выдвинутого им курса реформ со стороны ряда руководителей партии. И по сей день не обнаружено абсолютно никаких данных, подтверждающих утверждения о наличии настроений неодобрения или отрицательного отношения остальных высокопоставленных деятелей партии и государства к идее о необходимости осуществления существенных преобразований системы управления экономикой. На это указывают также Эллман и Конторович на основании проведенных ими интервью с ответственными советскими руководителями тех времен. «Никаких доказательств о наличии какой-либо оппозиции против курса реформ обнаружено не было», ? подводят итоги они (64). Действительность была полностью противоположной.

Сторонник рыночных реформ экономист Андерс Аслунд, проживший довольно долгое время в Москве в 80-х годах, также подчеркивает, что «все выбившиеся в то время на ответственные позиции новые советские руководители неизменно выступали в пользу перемен». Более того, он признает, что как брежневисты, так и члены тогдашнего Политбюро такие, как Гейдар Алиев, Виктор Гришин, Динмухамед Кунаев, Владимир Щербицкий и Николай Тихонов, тоже поддерживали необходимость проведения перемен в советской экономике, которые бы вывели ее на качественно иной уровень развития, сходный с моделью ГДР.

Аслунд обращает внимание также на существование и трех других реформаторски настроенных групп среди тогдашних ответственных советских деятелей, отличающихся как от уже упомянутых течений, так и от «круга Горбачева», определенно вставшего, в конечном итоге, на сторону взглядов «свободного рынка» и перевода советской экономики на рельсы системы частной собственности. Такая группа сформировалась, например, вокруг тогдашнего Председателя Совета Министров СССР Николая Рыжкова. По его мнению, решения экономических проблем страны в обязательном порядке следовало добиваться на пути повышения производительности труда и интенсификации производства.

Группа Рыжкова настаивала на принятии мер по ускоренному применению достижений научно-технического прогресса в производственной практике. Она выступала также в поддержку повышения капиталовложений в сферу машиностроения. Сторонники Рыжкова поддерживали проводившиеся в то время эксперименты по установлению системы самостоятельного финансирования на предприятиях.

Другое направление реформаторов, отличающихся от «круга Горбачева», возглавлял Лев Зайков. В июле 1985 г. его избрали секретарем ЦК КПСС по вопросам военно-промышленного комплекса (ВПК). Его взгляды на политику перемен тоже были связаны с реформами системы капиталовложений и поощрительным развитием научно-технического прогресса и машиностроения. Реформаторские программы Зайкова предусматривали и принятие мер по улучшению качества продукции и введению убедительно обоснованной системы дифференцированной оплаты труда, а также и по улучшению порядка и повышению требовательности к сменной работе. В отличии от группы Рыжкова, Зайков и его люди относились с меньшим энтузиазмом к идее самостоятельного финансировании предприятий, ибо она, по их мнению, способствовала бы элементам конкуренции и появлению определенных механизмов рыночной системы (65).

Третью группу возглавлял второй в руководстве партии Егор Лигачев, ставивший на первое место укрепление дисциплины. Он тоже выступал за введение серьезно обоснованной дифференциации оплаты труда на предприятиях, совершенствование системы учета их деятельности, введение коллективных трудовых договоров, проведение эксперимента по установлению системы самостоятельного финансирования на предприятиях. Наряду с этим, однако, Лигачев безоговорочно отвергал систему частной собственности и экономику «свободного рынка». Залог успеха положительных перемен для него состоял в совершенствовании и укреплении существующей системы единого экономического планирования, повышении рентабельности и ответственности отдельных предприятий, улучшении дисциплины во всех ее измерениях.

С таких позиций Лигачев поддерживал и кампанию против алкоголизма. Наряду с этим он считал, что следует предпринять более серьезные меры и против превращения практики и мировоззрения потребительства чуть ли не в «основную норму» жизни и устройства всего советского общества и его экономики. По его мнению, следовало безотлагательно и бескомпромиссно действовать против коррупции и всяких форм незаконной «второй экономики».

Лигачев полагал, что изменение в экономике следует проводить в духе рекомендаций и решений, намеченных на состоявшейся в июне 1985 г. Всесоюзной научно-технической конференции по этим вопросам. Наряду с этим он самым категорическим образом подчеркивал, что все реформы и перемены «не должны находиться вне принципов и измерений системы научного социализма и что не следует допускать уклонений и кампаний «в сторону «рыночной экономики» и возвращения к частной собственности на средства производства (66).

Доказательством общей атмосферы поддержки и выступлений руководящих деятелей КПСС в пользу существенных изменений в сфере народного хозяйства служат также и крупномасштабные экономические эксперименты, начатые во время Андропова и продолжавшиеся в общих чертах на местном и региональном уровне по всей стране и при Черненко, и при Горбачеве. Так, например, по решению ЦК и Совета министров в 1983 году было поставлено начало «крупного экономического эксперимента», предусматривающего сокращение ряда показателей плановых заданий. В работе пяти отраслевых министерств вводилась также и система премий и других форм материального поощрения. Результаты данного эксперимента не могли являться неким универсальным средством решения всех существующих проблем. И все же благодаря ему был достигнут ряд улучшений в области производительности труда, поставок товаров и пр. К тому же с течением времени масштабы данного эксперимента все более расширялись, и в 1985 г. им было охвачено уже 21 министерство, а в 1986 г. – уже 50% всего промышленного производства страны.

В 1985 г. стартовали также два эксперимента системы самостоятельного финансирования промышленных предприятий. Ими были охвачены автомобильный завод «ВАЗ» в городе Тольятти на Волге и завод по производству оборудования для газовой промышленности в украинском городе Сумы. Программа эксперимента предусматривала попытку упрощения системы расчетов между предприятиями и государством. Суть ее состояла в том, чтобы свести их к простому налогу, подсчитываемому на базе прибыли данного предприятия. Увеличение зарплаты определялось в зависимости от степени повышения производительности труда. В то же время проводились также эксперименты и в сфере услуг и сельском хозяйстве (67).

Так что в период 1984-1986 гг. по всему Советскому Союзу действительно шел ряд серьезных и широкомасштабных экономических экспериментов. Как правило, руководители партии и хозяйственной жизни на всех уровнях относились к ним с пониманием и готовностью содействия. Все, что шло тогда в рамках упомянутых экспериментов, делалось исключительно в соответствии с основными принципами и интересами дальнейшего развития системы социализма. К тому же, дела вовсе не находились в тупиковой ситуации, как задним числом стали утверждать некоторые, к моменту, когда Горбачев вдруг без каких-либо особых причин и вынуждающих обстоятельств круто повернул в сторону в корне противоположных идей.

Вот как объясняет этот парадокс экономист Аслунд: «[Для людей вокруг Горбачева] непосредственные экономические результаты этих экспериментов не имели ровно никакого значения, поскольку они были задуманы и проводились во имя совершенствования и улучшения уже существующей системы, а Горбачева и обслуживающих его экспертов и экономистов с высокими академическими званиями и титулами интересовала как раз замена этой системы другой, основанной на принципах и механизмах т.н. «свободного рынка» (68).

Иначе говоря, еще с самого начала в «лагере Горбачева» были люди, целью которых было задать такой ход реформы, который бы, в конечном итоге, привел к восстановлению частной собственности и ничем не ограниченной власти механизмов «свободного рынка». В 1987 году основное сопротивление начальному этапу экономической реформы исходило не от партийного руководства, а от экономистов из окружения Горбачева, страстно проталкивавших идею расширения рыночных механизмов и частной собственности.

Примерно также не выдерживает проверку фактами и третья из гипотез, пытающаяся оправдать и объяснить переход Горбачева направо якобы тем, что первые его шаги в этом направлении были сделаны в силу сложившихся обстоятельств ухудшающегося состояния экономики и сопротивления партии. Это просто неверно, ибо первые признаки отхода недавно избранного Генерального секретаря от позиций и принципов социализма обнаружились, прежде всего, в области политики, идеологии и международных отношений. Как раз оттуда выявились и самые серьезные и чрезвычайно обостряющие всю ситуацию проблемы, связанные со сложившимися изменениями в политическом курсе Горбачева.

Первые сигналы о складывающемся «новом курсе» Горбачева, предназначенном повернуть политику перемен в СССР в каком-то другом, незнакомом до тех пор направлении, наметились во время работы ХХVІІ съезда КПСС в феврале 1986 года. По правде говоря, тогда Горбачев, скорее всего, сделал заявку не столько на какую-то новую политику, сколько на внедрение в нее иной, принципиально отличающейся идеологии самой реформы. Он уже не только больше не говорил о преемственности принципов и идеалов прошлого, но и всячески старался привести к мысли об уже якобы созревшей необходимости порвать с ними.

В плане тактическом он обычно связывал эти свои идеи с рядом слабостей и недостатков, допущенных во время «застойного периода» правления Брежнева, после начала его серьезной болезни. На такой основе, очевидно, заигрывая с довольно широко распространенными общественными настроениями, он призывал к «подлинно революционным переменам» и к необходимости «решительного поворота» как во внутренней, так и в международной политике.

Горбачев также подменил конкретную формулировку Андропова об ускорении научно-технического прогресса более неопределенной и туманной фразой об «ускорении экономического и социального развития». К тому же, если кто-то, как ему казалось, когда-то не обращал нужное внимание на такие изменения в терминологии, он всегда подчеркивал, что речь идет не просто о словах, а о совершенно ином понимании совершающихся перемен. По его мнению, их нисколько не следовало бы ограничивать сферой лишь экономических реформ. Наоборот, по складывающимся тогда «новым взглядам» Горбачева, изменения должны были охватывать и все методы работы, да и всю систему существующих политических и идеологических институтов.

Таким образом, после своего политического доклада на ХХVІІ съезде КПСС он систематически стал подменять узловой до тех пор термин идейно-политической практики «ускорение» терминами «гласность» и «перестройка». К тому же он уже вкладывал в них какой-то иной, раньше незнакомый смысл и значение. Так, в апреле 1986 года он заявил, что «перестройку» следует понимать как «коренное, полное изменение», в июне – что она означает «перемену всего общества», а в июле – уже прямо объявил ее «революцией».

Без сомнения, практика столь расширенных толкований в значительной мере способствовала наращиванию популярности и привлекательности идеи т.н. «перестройки». Курс ее, однако, оказался чреватым множеством рисков и опасностей, касающихся благосостояния, да и самой жизни и существования миллионов людей и страны в целом. Так, например, «расширительные» толкования отняли у политики реформ то четкое содержание и ясные цели, которые были заданы ей еще во время Андропова. Таким образом, «перестройка» все более оборачивалась неким преимущественно пустословным, лишенным конкретного смысла и значения занятием. Речи о «модернизации структуры» и преобразовании все чаще стали восприниматься чем-то самоценным, которое следовало бы осуществлять просто ради «самой идеи». Цели реформы все больше стали вращаться в каком-то как бы «заколдованным круге», перемены делались из-за самих перемен (70).

Навязываемые Горбачевым изменения в области идеологии и стратегии реформы все больше подтачивали единство партии и способствовали ее дальнейшей дезорганизации, лишая ее сознания и уверенности в четко определенных целях. Вследствие этого она с течением времени становилась все более неспособной выполнять роль руководящего фактора перемен. Вместо конкретных реальных действии как в партии, так и вне ее велись бесконечные дискуссии насчет направлений и конечных целей реформ.

Для определенной части участников этих дискуссий конечной целью продолжало быть дальнейшее укрепление и совершенствование социализма. Для других как дискуссия, так и сама реформа все определеннее становились основой возможности отмежеваться от Союза и обособиться на национальной основе. Все это происходило на фоне широкого распространения всевозможных взглядов о неком «новом», отличающемся от социализма социал-демократическом пути развития. Говорилось также и о какой-то иной, во многом неясной и неопределенной модели устройства общества. Так и не выяснилось, будет ли она социалистической или капиталистической по своему характеру. Были и такие люди, конечной целью которых являлось личное обогащение.

Горбачев чрезвычайно ловко расширил и, по сути дела, подменил и само содержание т.н. гласности. Вследствие этого не только оказалось подорванным само созидательное начало исконных партийных принципов критики и самокритики, но и был нанесен очередной удар по существовавшей до тех пор роли партии в обществе и ее руководящим функциям в стране.

В первый год после его избрания на пост Генерального секретаря Горбачев придерживался взглядов Андропова о гласности. Она осуществлялась партией, правительством, государством и существующими общественными организациями и состояла в обеспечении большой степени открытости и публичности в отношении ряда аспектов внутриорганизационной жизни и имеющихся случаев некомпетентности, злоупотреблений и коррупции. В этом плане Горбачев в апреле 1985 года призывал к предоставлению общественности более широкой информации административного характера.

Вскоре, однако, он превратил гласность из политики большей открытости к народу, партии и другим структурным организациям общественной системы, в средство и даже оружие практически ничем не ограниченной критики самой партии, всей ее истории и всего того, что она сделала (или не сделала!) за все время ее существования. Начало столь открытой атаки на практике было положено после встречи Горбачева в июне с рядом руководителей и известных представителей средств массовой информации. На этой встрече тогда недавно избранный Генеральный секретарь призвал к «открытой, конкретной и конструктивной критике допускаемых недостатков и упущений». Вскоре после этого на страницах газеты «Советская Россия» появилась прямо-таки уничижительная статья в адрес первого секретаря Московского Горкома КПСС Виктора Гришина. После публикации упомянутой статьи Гришина освободили с поста руководителя Московского Горкома КПСС. На его место выдвинули Бориса Ельцина, которого тогда считали союзником Горбачева (71).

Активность Горбачева и его окружения в направлении придания нового смысла и значения политике гласности продолжалась еще интенсивнее и осенью 1985 года. Очевидно, чувствуя поддержку обязательного присутствия рядом с собой почти неотступно следовавшей за ним его супруги, недавно избранный Генеральный секретарь прямо-таки с удивительной энергией все чаще и настоятельнее продолжал призывать круги интеллигенции и средствам массовой информации ... усилить критику партии и всей ее истории.

Наряду с этим, им был предпринят также и ряд мер по ослаблению влияния партии на управление и деятельность средств массовой информации. К тому же это произошло не просто вследствие прекращения соответствующих решений и директив (как любят изображать это некоторые), а путем передачи непосредственного руководства этой сферой в руки лиц, относящихся открыто враждебно к КПСС и социализму.

Разумеется, в деятельности средств массовой информации следовало произвести ряд перемен, связанных, прежде всего, с облегчением чересчур громоздкой бюрократической системы контроля и цензуры в отношении культуры, книгоиздательства, радио- и телепередач, печати и т.д. Ввиду исключительной важности этих сфер изменения в них следовало бы производить, однако, чрезвычайно умеренно, деликатно и тактично. Однако подход Горбачева к этим делам был, скорее всего, поспешным и, как казалось, не до конца обдуманным. В результате этого т.н. новая политика гласности, объявленная, непосредственно организованная и всячески поощряемая при его личном участии, в действительности обернулась деятельностью, чреватой самыми пагубными последствиями как для авторитета, самоуважения и способности к руководству самой Коммунистической партии, так и для самой возможности дальнейшей уравновешенной и полнокровной жизни общества в целом.

Несколько позже в своих «Мемуарах» Горбачев попытается свалить с себя всякую ответственность за последующее прямо катастрофическое развитие событий в стране. Так он пишет, что «гласность вышла за все представляемые нами рамки и приняла размеры неподдающегося контролю процесса» (72). Все это, однако, по крайней мере, неточно. В действительности Горбачев не только на словах, но и самыми конкретными делами всячески поощрял и толкал т.н. свою «новую гласность» как раз к тем крайностям и рецидивам, о которых он напишет позже в своих мемуарах как о «неподдающихся контролю».

Тут следует отметить, что между ним и определенными кругами средств массовой информации имелись чрезвычайно близкие, чуть ли не любовные отношения, конечно, в переносном смысле. Горбачев то и дело обращался к ним с призывами о помощи, содействии и одобрении его действий и инициатив. Во время своих частых встреч с представителями этих кругов и групп он, как правило, не забывал подчеркнуть, как высоко он их чтит и как рассчитывает на поддержку с их стороны. Он открыто толкал их на все более разнузданные нападки на партию и ее историю, одновременно с этим вполне целенаправленно отнимая у партии возможность осуществления любого руководства и контроля за деятельностью средств массовой информации.

Горбачев в прямом смысле слова открыл все двери для любой критики всех и всего в партии и государстве. «Литературно-художественной критике пора стряхнуть с себя благодушие и чинопочитание, разъедающие здоровую мораль, памятуя, что критика – дело общественное, а не сфера обслуживания авторских самолюбий и амбиций», – так говорил с трибуны XXVII съезда КПСС тогдашний Генеральный секретарь (73). А всего через месяц, на встрече с представителями средств массовой информации (на которой присутствовал и Лигачев) Горбачев совершенно недвусмысленно заявил, что «главный наш враг – бюрократия, и печать должна самым беспощадным образом атаковать ее, не давая ей к тому же какой бы то ни было возможности ответной реакции» (74).

Таким образом, как-то спешно складывалась ненормальная ситуация, когда Генеральный секретарь, наделенный самыми высокими полномочиями предпринять все необходимые перемены в сфере руководства партией и государством, не делает это сам, а обращается к внешним силам и структурам с предложением совершить все это вместо него. Выходило, что интеллигенции и СМИ следовало нападать на партию и правительство страны, в то время как самому Генеральному секретарю предстояло довольствоваться лишь ролью постороннего наблюдателя.

Без сомнения, все это являлось весьма существенным пересмотром всей известной до тех пор практики Коммунистической партии. Горбачев не только не следовал традиционным для партии и установленным нормами ее устава методам устранения недостатков партийной жизни и управления государством при помощи коллективной критики и самокритики, но и прямо заявлял, что в этом деле рассчитывал на активность сил и факторов, находящихся вне партии. Такой подход мог бы быть оправдан, если бы до этого все остальное было перепробовано и оказалось безуспешным. Не существует, однако, никаких данных о том, что Горбачев предпринял какую-либо кампанию внутрипартийной критики и самокритики, и что она кончилась провалом. В общем-то, как уже несколько раз отмечали и раньше, в силу ряда причин против него так и не сложилась какая-нибудь определенная организованная оппозиция.

Шаги, предпринятые Горбачевым в этом направлении, создавали впечатление, что партия просто не в силах сама справиться со своими собственными проблемами, и это снова и снова наносило удары по ее авторитету управляющей и руководящей силы в государстве и обществе. Эта тенденция нашла очередное открытое подтверждение и развитие на состоявшейся в июне 1986 г. уже традиционной встрече Генерального секретаря с группой писателей. На ней Горбачев прямо заявил, что «ожидает от писателей, чтобы они начали играть роль оформленной «лояльной оппозиции» в политической жизни страны (75).

По всей видимости, дела, кажется, обстояли так, как будто бы кому-то удалось вдолбить в голову тогдашнего Генерального секретаря и его советников какие-то предельно идеализированные, давно уже не существующие в жизни представления о роли средств массовой информации в условиях т.н. либеральной демократии, но на этот раз как руководителя реформ социализма. Так или иначе, в июле 1986 года Горбачев уже объявил следующее: «Раз у нас нет оппозиции и оппозиционной партии, то каким образом тогда мы можем осуществлять контроль за своими действиями? Да, мы можем делать это средствами критики и самокритики, но больше всего – путем гласности» (75).

Еще красноречивее слов Горбачева были его действия. Наряду с призывами сформировать институционально внутреннюю оппозицию в стране он предпринимал и целый ряд конкретных шагов в целях реального ослабления роли и функций руководства и контроля коммунистической партии за деятельностью средств массовой информации (СМИ) и предоставления последних в руки отъявленных противников социалистических идей и социализма.

Две государственные структуры осуществляли контроль над средствами массовой информации. Отдел агитации и пропаганды ЦК КПСС (т.н. «агитпроп»), созданный в 1920 г., на практике осуществлял высшие функции власти по всем вопросам деятельности средств массовой информации. Т.н. «Главлит», основанный в 1923 г., был соответствующим органом государства, осуществлявшим цензуру, одобрявшим и разрешавшим выпуски всех видов публикаций, радио- и телевизионных передач. В 1985 году Горбачев назначил Александра Яковлева заведующим «Агитпропом» (76). Являясь руководителем этого Отдела ЦК и одним из самых приближенных советников Генерального секретаря, Яковлев располагал исключительными возможностями оказывать самое непосредственное и осязаемое воздействие на весь ход развития и осуществления «реформы».

Родился Яковлев в 1923 году. Вступил в партию во время службы на флоте во время Второй мировой войны. После войны окончил педагогический институт в Ярославле и семь лет работал в местном Областном комитете партии (77). В период 1956-1960 гг. был регулярным слушателем и аспирантом в Академии общественных наук ЦК КПСС. В академическом 1958-1959 году был дипломником в Колумбийском университете США. По окончании образования Яковлев начал работу в Отделе агитации и пропаганды ЦК, где к середине 60-х годов заведовал сектором «Радио и телевидение». В 1965 году он стал уже Первым заместителем заведующего всего отдела пропаганды. На этом посту остался до 1973 года, когда был освобожден от должности в связи с весьма показательным инцидентом в его работе. Подробно об этом рассказывает книга Джонаттона Гарриса «Общественная деятельность Александра Яковлева», изданная в 1998 г. Центром исследования России и Восточной Европы Университета в Питсбурге, США (78).

По Гаррису, устранение Яковлева с работы в ЦК было связано с имеющейся тогда дискуссией в руководстве КПСС по некоторым аспектам национального вопроса. Начатая во времена Хрущева «оттепель» в сфере идеологии и интеллектуальной деятельности пробудила также, особенно в писательских кругах, ряд взглядов и настроений, которые можно было обозначить в общем, хоть и с разных точек зрения и оценок, как активизацию русского национализма. При Брежневе в партии по этому поводу начались обсуждения и дискуссии, в которых Яковлев играл довольно важную роль. В 1973 году он остро осудил один из теоретических журналов партии за проявленный с его стороны недостаточно критический подход к некоторым тенденциям и явлениям, определенным им как проявления «русского национализма». Тогда он заявил, что его позиция вызвана необходимостью дать отпор национализму с точки зрения марксизма.

В действительности, однако, чрезвычайно резкое осуждение с его стороны права на существование каких бы то ни было чувств, мыслей или настроений, связанных с национальной принадлежностью и национальным самосознанием людей, гораздо больше напоминают ранние взгляды Бухарина, чем ленинский подход к национальному вопросу. Кроме того, по оценке, содержавшейся в весьма красноречиво названном исследовании Ицхака Брудного «Новое открытие России. Русский национализм и советское государство в период 1953-1991 г.г.» (изданном в 1998 г.), еще тогда в позициях Яковлева обнаруживалась явная симпатия к Западу. Не исключено, что как раз ею его позиции во многом и определялись. Во всяком случае, очевидно, он считал, что России просто нельзя развиваться отдельно от Запада, а оживление русских националистических настроений в состоянии способствовать усилению враждебных отношений к нему (79).

Такие его взгляды во многом противопоставляли его остальной части руководства партии во времена Брежнева, в силу чего, в конечном итоге, было принято решение послать его на работу за границу. Просьба Яковлева, чтобы это была какая-нибудь англоязычная страна, была удовлетворена. Его назначили послом в Канаду, где он и провел следующие десять лет. Это обстоятельство, по выводам исследования Роберта Кейзера «Как Горбачев вообще мог произойти» (1991 г.), предоставляло ему исключительную возможность приобрести в гораздо большей степени, чем всем остальным советским руководителям, самые непосредственные «впечатления и опыт жизни на Западе» (80).

Дальнейшая карьера Яковлева сложилась прямо блистательно в самом прямом смысле слова. В 1984 г. он был избран членом-корреспондентом Академии наук СССР. В 1985 г. Горбачев назначает его руководителем Отдела агитации и пропаганды, а в следующем году его уже избирают секретарем ЦК КПСС по вопросам идеологии. К тому же, как свидетельствуют на практике единогласно исследователи политический биографии Яковлева, его слово имело вес не только при обсуждении тех областей, которыми он непосредственно заведовал, но и во всем, касающемся вопросов внешней политики (81).

В своей бытности самого высокопоставленного партийного руководителя в области идеологии, агитации и пропаганды, Яковлев развернул исключительную активность как по кадровой подмене ключевых действующих фигур в этой области, так и в сторону коренного изменения основного содержания и методов работы в ней. Руководящие посты Союзов творческих работников были заняты активными сторонниками Горбачева. Следуя примеру своего патрона и покровителя в политической иерархии, Яковлев призывал также к либерализации области культуры. Что означало это на практике, стало ясно, например, когда на Всероссийской республиканской встрече писателей в декабре 1985 г., очевидно, всегда готовый служить любому режиму поэт Евгений Евтушенко (по прямому внушению Яковлева) озвучил призыв убрать все ограничения в отношении публикации ранее запрещенных произведений. Аналогичным способом на съезде Союза деятелей кино в апреле 1986 г. Яковлев, на этот раз лично, предложил на пост председателя Союза своего личного знакомого и идейного союзника Элема Климова, который и был избран. Примерно так же Яковлев успел назначить и Кирилла Лаврова председателем Союза работников театра. Кажется, единственное, что ему не удалось сделать в этом плане, было назначение «своего человека» и на пост руководителя Союза писателей России. Там все-таки избрали другого (82).

Столь же активной в том же самом направлении была и деятельность Яковлева в отношении «Главлита» – другого традиционно важного звена осуществления контроля за деятельностью в области культуры и средств массовой информации на уровне всего государства. Однако где-то в конце 1985 - в начале 1986 года этот институт вдруг без каких-либо дискуссий и объяснений просто отказался от выполнения своих функций надзора за изданиями печати и переложил эти свои правомочия на ответственных редакторов соответствующих издательств. Нет никаких данных об имеющихся обсуждениях по этому вопросу в Политбюро (83).

Введенное таким образом чрезвычайно важное изменение уже на самом деле давало исключительно большие полномочия непосредственным руководителям отдельных издательств и органов печати. Вряд ли оказалось случайным совпадением, что сразу вслед за этим Яковлев начал настоящую массовую кампанию назначения исключительно преданных ему людей на руководящие посты в области культуры, на посты директоров издательств, ответственных редакторов важных газет и журналов и т.д. Как правило, они были убежденными противниками социализма, руководящей роли и даже самого существования Коммунистической партии и считали, что так же безотлагательно следует предпринять соответствующие радикальные меры и в этом направлении. Такими, например, являлись вновь назначенные ответственные редакторы пользующегося исключительной популярностью ежемесячного литературного журнала «Новый мир», еженедельного массового издания «Огонёк», газет «Московские новости», «Советская культура» и «Вопросы литературы». Наряду с этим на пост зав. отдела «Культура» ЦК был назначен Юрий Воронов, а министром культуры – Василий Захаров (84). Юрия Афанасьева (позже перешедшего в «лагерь Ельцина») сделали заведующим Московским государственным историческим архивом. Все они сыграли чрезвычайно важную роль в разразившейся вскоре после этого исключительно широкой, крайне яростной пропагандистской кампании. Их целью являлось не только полное отмежевание от всего, связанного с именем и деятельностью Сталина, но и проведение такого рода реформ, которые выбросили бы за борт политической жизни Коммунистическую партию, ее идеологию и функции в обществе.

Горбачев и Яковлев лично определили основное содержание и цели проводимой политики так называемой «гласности» и непосредственно руководили ее практическим осуществлением. Роль в этой политике назначенных ими руководителей в сфере культуры и средствах массовой информации, как и разделяющих их взгляды кругов интеллигенции, сводилась к тому, чтобы, с одной стороны, подвергать унизительной и компрометирующей критике деятельность партии и правительства, а с другой – всячески препятствовать любой попытке ответа, возражения или отпора с их стороны. При этом обвинения в «сталинизме», как правило, были среди самых распространенных и чаще всего используемых пропагандистских приемов. В этой связи авторы Джон и Кэрол Шэппард в своей книге «В Союзе советских писателей» отмечают, что еще во второй половине 1989 г. Яковлев лично распорядился выпустить большим тиражом мемуары Анастаса Микояна, содержащие критику в адрес Сталина и его роли во Второй мировой войне (85).

Речь Горбачева в Краснодаре в сентябре 1986 года считается официальным моментом поворота к «новой политике гласности». Она и послужила открытым сигналом сверху для активизации всех сил антисоциалистической направленности. В этом, в общем-то, небольшом городке, находящемся сравнительно недалеко от его родного Ставрополя, он, по всей видимости, чувствовал себя почти что дома и потому довольно спокойно и в безопасности. Речь транслировалась телевидением по всей стране, и это, без сомнения, указывало на ее программный характер и значение.

«Основными противниками и препятствиями на пути реформы» в ней были объявлены «бюрократия в министерствах и консерваторы в партии». В этой связи тогдашний Генеральный секретарь весьма недвусмысленно подчеркнул, что «Партия служит народу, людям и ее руководящая роль далеко не является некой раз и навсегда предоставленной ей привилегией. Я напоминаю это тем, которые это позабыли». Тогда Горбачев впервые обратился к понятию «демократизация» и призвал к его осуществлению на деле.

Рой Медведев и Джульетто Кьеза в своей совместной книге «Время перемен. Изменения в России взглядом человека изнутри» (1989) отмечают, что краснодарская речь Горбачева была воспринята как подлинная сенсация (86). По их мнению, она широко открыла двери для всякого рода критики. Первостепенное внимание отводилось критике Сталина и «сталинизма». В действительности, как это полностью стало ясным несколько позже, как на Западе, так и в СССР во время Горбачева отрицательное отношение к Сталину первоначально было нужно в качестве необходимого прикрытия последующего отрицания Ленина, а также и всего учения социализма и его общественной практики.

В этой связи в 1986 году началось издание и всех ранее запрещенных произведений, содержащих критику в адрес Сталина и времен его управления. Созданный в 1984 году фильм режиссера Тенгиза Абуладзе «Покаяние», посвященный 30-м годам, был показан в Москве сначала перед ограниченной зрительской аудиторией. По мнению Роя Медведева, сам факт показа этого понравившегося лично Горбачеву фильма являлся, скорее всего, явлением политическим, чем чисто культурным, неким своеобразным поворотным пунктом (87). Все в том же духе в московском театре им. Ленинского Комсомола состоялась премьера пьесы драматурга Михаила Шатрова «Диктатура совести», также известная своей антисталинской направленностью (88). Несмотря на возражения Егора Лигачева, Горбачев также лично одобрил выход в печать и произведение Анатолия Рыбакова «Дети Арбата» (89). Не принимая во внимание отрицательное мнение Председателя Союза писателей, ежемесячник «Новый мир» объявил, что с 1987 года начнет печатать также запрещенный в течении почти трех десятилетий роман Бориса Пастернака «Доктор Живаго» (90). Как весьма показательный знак было воспринято также личное решение Горбачева прекратить высылку из Москвы известного «диссидента» Андрея Сахарова (91).

Все эти действия вызвали единогласные приветствия со стороны Запада. В то время лишь официально аккредитованный в Москве журналист-коммунист из США Майкл Дэвидоу оказался чуть ли не единственным (в том числе и в рядах международного коммунистического движения) человеком, высказавшим сомнения– на фоне столь всеобщих одобрений – в связи с тем, что никогда до сих пор правящая партия не передавала сама в руки сил, стремящихся к ее уничтожению, такой рычаг власти, как средства массовой информации. Это было сделано только лидерами КПСС и СССР во время руководства Горбачева (92).

После ХХVІІ съезда Горбачев окончательно отошел от курса Андропова, направленного на необходимые перемены внутренней организационной жизни, строительства, стиля и методов руководства партией. Как в случае с гласностью, он, по всей видимости, весьма умело успел прикрыть процесс своего отказа от первоначально объявленного курса столь энергичной и многословной риторикой, что подлинные цели и последствия совершенного им поворота, видимо, начали выявляться лишь в 1987 году.

Согласно исследованию историка Грейми Джиль «Конец однопартийной системы» (1994 г.), в то время и в самой партии, и вне ее почти единодушно бытовало мнение о том, что в партии имелся ряд серьезных организационных проблем. Такими считались сервильность, угодничество, подхалимство, политика подбора и выдвижения кадров, основанная на личной преданности и раболепии к вышестоящему руководителю, покровительство и ширящаяся коррупция, особенно в ряде национальных республик.

Почти в стиле мышления Андропова первоначально Горбачев также заявлял, что только на пути повышения требовательности, дисциплины и прозрачности общественного отражения всего, что происходило в партии и государстве, можно добиться преодоления и устранения всех этих отрицательных явлений. В этом плане и ХХVІІ съезд партии принял новый устав, предоставляющий возможности для большей открытости, критики и самокритики, лучшей отчетности, повышенной ответственности и коллективизма.

Вместо того чтобы пойти дальше по пути применения в жизнь принятых съездом решений и воспользоваться предоставленными ими более широкими возможностями действия, Горбачев в сентябре 1986 года вдруг резко повернул по совершенно иному пути, провозгласив призыв к партии «перестроиться». Это явилось действительно полной неожиданностью, поскольку в постановлениях съезда содержались положения о перестройке общества и укреплении партии. К этому моменту на местах выявились уже первые признаки недовольства и несогласия со стороны различных рядовых членов партии (93).

Наряду с этими шагами в области внутренней политики и идеологии, Горбачев предпринял и некоторые сомнительные инициативы на международной арене. Как и в других направлениях, так и здесь первоначально не замечалось каких-либо резких различий с известными принципами и целями советской внешней политики. До 1987 г. и даже некоторое время потом важное место во внешней политике продолжали занимать, например, принципы и практика поддержки народов, борющихся за национальное освобождение. И все же, несмотря на отсутствие каких-либо существенных изменений в этой области, очевидно, в ней все же происходили и определенные сдвиги.

Как и в других сферах общественно-политической жизни, так и здесь первые признаки в этом направлении стали проявляться сначала в области соответствующей терминологии и риторики. В первых речах программного значения Горбачева в апреле 1985 г. не было даже и намека о каком-либо компромиссе с империализмом. Тогда только что избранный Генеральный секретарь прямо осуждал его за опасное обострение международной напряженности и непрерывные подрывные действия против стран социализма. Всего лишь к осени того же года, однако, сами слова «империализм», «капиталистические страны» и «национальное освобождение» просто стали исчезать из словаря публичных выступлений и речей Горбачева, хотя они полностью сохраняли свой смысл, роль и значение в реальном мире (94). Это становится предельно ясным на примере анализа подготовительных материалов и документов состоявшегося в 1986 году ХХVІІ съезда КПСС. В политическом докладе недавно избранного Генерального секретаря термин «империализм» упоминался всего лишь раз в связи с положением в Афганистане (95). А вскоре после этого в очевидно программном материале «Перестройка – новый способ мышления о нашей стране и о всем мире» (1987 г.) Горбачев уже формулирует тезис о том, что «новое мышление» накладывает «необходимость деидеологизации» внешней политики. По его мнению, это полагает замену понятий классовой борьбы, солидарности, эксплуатации и гнета идеями об определяющем значении неких вечных общечеловеческих ценностей мира и сотрудничества (96).

В свое время Ленин определял сущность правого оппортуниста как отступление и отказ от основных принципов, прежде всего, классовой борьбы, во имя достижения некоторых уступок временного характера. Это ведет также и к допущению неоправданных уступок и компромиссов в отношении классового врага в надежде найти более быстрые и легкие пути прогресса в сторону социализма.

Сначала некоторые изменения преимущественно риторического и терминологического характера проявлялись лишь в речах Горбачева, но вскоре за этим последовали, однако, и совершенно конкретные практические шаги в сфере внешней политики. Горбачев выступил с рядом инициатив «в поддержку мира и разоружения» или, по крайней мере, так они воспринимались в то время. Некоторые из этих инициатив просто поражали масштабами проявлений смелости и новаторского подхода к проблемам. Так, например, Горбачев в одностороннем порядке прекратил ядерные испытания с советской стороны и чувствительно сократил число ракет средней дальности, направленных на цели в странах Западной Европы. Эти ракеты, кстати, считались практически неуловимыми и недосягаемыми для средств противоракетной обороны.

На встрече на высшем уровне с Рейганом в Женеве он приложил значительные усилия к размораживанию двусторонних отношений СССР и США. Он сделал также и радикальное предложение о сокращении наполовину всех стратегических вооружений, к выполнению которого он опять приступил в том же одностороннем порядке.

С одной стороны, все эти инициативы и впрямь приводили к уменьшению международной напряженности. Популярность Горбачева возросла во многих странах мира. Но одновременно с этим немало людей, особенно за стенами Кремля, с течением времени стали испытывать чувства нарастающего беспокойства, вызванного, прежде всего, тем, что шаги по разоружению выполнялись Советским Союзом преимущественно в одностороннем порядке, при котором СССР, как правило, на практике ничего не получал в замену.

К началу 1986 года эти односторонние уступки стали принимать уже новые формы и размеры. Хотя после 1981 года администрация Рейгана резко повысила военные расходы США, однако, одновременно с этим ее пропаганда неустанно трубила на весь мир о так называемом «нулевом варианте», всячески превознося его чуть ли не как самое щедрое и благотворное предложение по оздоровлению международной обстановки в мире. Однако на практике суть его сводилась к тому, что Советскому Союзу предлагалось убрать с европейского континента свои ракетные установки в обмен лишь на обещание со стороны США не размещать там свои новые ракетные вооружения в будущем. При этом из вида как бы совсем упускались такие же ракеты, имеющиеся в распоряжении армий западноевропейских союзников НАТО.

На деле «нулевой вариант» был не чем иным, как ходом чисто пропагандистского характера. С его помощью США пытались, с одной стороны, толкнуть СССР на дальнейший путь односторонних уступок, дававших новые преимущества Западу военно-стратегическом плане, а с другой стороны, предстать таким способом перед мировой общественностью некими представителями разума, искренне стремящимися к прочному миру на земле. В силу всего этого правящие круги США и Запада по-настоящему удивились, когда вскоре после прихода к власти Горбачев перешел от прежней советской позиции к «нулевому варианту» (97). В программном заявлении по вопросам советской внешней политики в предстоящем году, сделанном Генеральным секретарем ЦК КПСС на состоявшемся 16 января 1986 года Пленуме ЦК, вносилось предложение о полном устранении ядерных вооружений до 2000 г. Но наряду с этим принимался и «нулевой вариант» Рейгана (98).

И все же, если бы Горбачев остановился хотя бы здесь, а впоследствии на основе своих предложений начал бы переговоры с США о соответствующих уступках и с их стороны, то можно было бы предположить, что его инициативы все-таки могли бы привести к определенным положительным результатам. Однако в течение следующих девяти месяцев после одностороннего отхода советской дипломатии с ее прежней позиции к «нулевому варианту» со стороны предполагаемых партнеров так и не наметилось какой-либо положительной ответной реакции. Во время следующей встречи с Горбачевым на высшем уровне в столице Исландии Рейкьявике Рейган ни словом не обмолвился на этот счет. В общем, дело так и не пошло дальше множества хороших слов и обещаний, не имевших, однако, каких бы то ни было практических результатов. По всему было видно, что не может быть и речи также о каком-либо изменении в намерениях США и в дальнейшем идти в сторону развертывания своей «Стратегической оборонительной инициативы» (т.н. «Звездных войн») (99).

К концу 1985 и началу 1986 года наметились также и первые признаки отхода Горбачева от прежних позиций СССР по Афганистану. Как известно, в 1979 году советское правительство приняло решение отозваться на многочисленные просьбы о непосредственной помощи по отражению все усиливающихся нападений со стороны организованных и руководимых ЦРУ вооруженных формирований местной и иностранной контрреволюционной реакции против находящегося у власти законного правительства Народно-демократической партии Афганистана (НДПА).

В своих усилиях найти пути решения проблемы модернизации одной из беднейших стран мира НДПА осуществила земельную реформу, предоставив значительную часть имений крупных землевладельцев остальным слоям сельского населения. Женщинам были предоставлены гражданские и другие права. Также была предпринята кампания по обучению безграмотных, составлявших более 90% населения страны.

Эти меры правительства почти сразу же встретили чрезвычайно яростное сопротивление со стороны крупных феодальных землевладельцев и их вооруженных формирований. Опубликованные в 1981 году документы, факты, доказательства и репортажи о подлинном положении в Афганистане, как и вышедшее в свет в 2001 году в Нью Йорке исследование Филиппа Боносского «Тайная война Вашингтона в Афганистане», дают исключительно красноречивое и достоверное представление о ходе этих событий. Боевики с извращенной демонстративной жестокостью убивали учительниц и учителей, обучающих школьниц-девочек. Уже имеется достаточно много убедительных доказательств того, что действия подобного рода совершались контрреволюционными бандами вполне сознательно, по указке ЦРУ, на чью поддержку, вооружение и финансы они полностью рассчитывали, с целью вызвать в ответ более широкомасштабное вмешательство с советской стороны.

В этой связи несколько позже Збигнев Бжезинский, советник тогдашнего президента США Джимми Картера по вопросам национальной безопасности, неоднократно заявлял, что в то время «мы совершенно преднамеренно старались повысить вероятность вторжения Советов в Афганистан». Это цитата из публикованного в Нью-Йорке в ноябре 2001 года исследования Панкаджа Мишенна «Как в действительности был сделан Афганистан» (101). В изданной в 1998 году в Принстонском университете США книге Сары Мендельсон «Перемены в идеях и политике: вывод Советов из Афганистана» подлинная роль ЦРУ в событиях в этой стране оценивается как «его крупнейшая секретная операция за весь период после окончания Второй мировой войны» (102).

Ввиду всего этого политика советского правительства в период руководства Брежнева, Андропова и Черненко, рассматривавшая помощь народу Афганистана как закономерное проявление международной классовой солидарности против произвола империализма, является, очевидно, полностью оправданной и справедливой (103).

Интересно то, что в первые месяцы непосредственно после своего прихода к власти в апреле 1985 г. Горбачев предпринял дополнительные меры к усилению советского военного присутствия в Афганистане. Об этом мы узнаем из книги Джэрри Хью «Демократизация и коренное изменение СССР, 1985-1991гг.», изданной в 1997г. Бруклинским институтом стратегических исследований в Вашингтоне. В ней он приводит информацию, содержавшуюся «в непереведенных на иностранные языки и не изданных за границей мемуарах последнего руководителя советской разведки Владимира Крючкова» (104).

Однако еще осенью 1984 года Горбачев начал подавать сигналы насчет возможности вывода советских войск из Афганистана. Впервые это было сделано на встрече на высшем уровне с Рейганом в Женеве (105). В дальнейшем в феврале 1986 года в ходе работы ХХVІІ съезда КПСС Горбачев в политическом докладе и своих выступлениях, с одной стороны, вновь объявил империализм основным виновником возникновения конфликтов в мире, в том числе и в Афганистане. Наряду с этим в его тоне были заметны и некоторые ранее не присущие высшему советскому руководству пораженческие нотки. Так, например, он в большей мере рассматривал Афганистан как «кровоточащую рану», чем как жертву империализма и империалистической агрессии (106).

Однако настоящий очевидный поворот по отношению к Афганистану проявился во время и после встречи с Рейганом в Рейкьявике в октябре 1986 года. По всей видимости, к тому времени Горбачев и его советники встали на позицию полного выхода из Афганистана как якобы необходимого условия получения какого бы то ни было положительного ответа со стороны США по вопросам контроля над вооружениями. Однако, по предположениям Сары Мендельсон, работавшей позже с материалами советских архивов, не исключено, что подобный сдвиг явился преимущественно следствием сложившихся изменений общественного мнения в самой стране, чем результатом поражений или неуспехов на поле брани. Вероятнее всего, ближе к правде другое ее заключение, согласно которому главной причиной столь резкого поворота могло быть личное убеждение Горбачева, что для успеха его «перестройки» будет нужна обстановка «благоприятного международного сотрудничества». Уход из Афганистана был ценой ее достижения (107).

Таким образом, на заседании Политбюро от 13 ноября 1986 г. Генеральный секретарь уже заявил следующее: «Мы уже шесть лет ведем войну в Афганистане. Если не наметятся изменения в нашем подходе и политике, то мы можем оставаться там на протяжении и еще следующих двадцати или тридцати лет» (108). Это положило начало уже вполне официальным разговорам и обсуждениям по данному вопросу в политических кругах как Советского Союза, так и прочих заинтересованных сторон.

В следующем месяце Горбачев информировал афганского руководителя Наджибуллу, что в 1988 году Советский Союз начнет вывод своих войск из страны. Однако даже и тогда дела еще не выглядели так, что речь идет о столь односторонней и полной капитуляции, какую предстояло увидеть в 1987 году. Еще существовали некоторые ожидания, что подобные действия советской стороны будут хоть как-то возмещены и соответствующим уходом США, который бы выразился в прекращении помощи антиправительственным силам, гарантиях нейтралитета и территориальной целостности Афганистана и пр.

По мнению Яковлева, которое приводится в уже упомянутым исследовании Мендельсона, у Горбачева еще непосредственно после первого международного провозглашения его намерений по Афганистану уже сложилось твердое решение ни в коем случае не допустить какой-либо оппозиции, возражений или даже попыток обсудить целесообразность одностороннего ухода из Афганистана. И в этом случае ставка делалась на уже показавшее себя оружие «гласности», гласности в том смысле, как понимал ее действующий генеральный секретарь (109).

Как недвусмысленно подводит итоги в этом вопросе и сама Мендельсон, причины данных перемен в курсе советской внешней политики не состояли в военном поражении на поле боя. Не являлись они и следствием усиления натиска со стороны общественного мнения внутри страны или соображений сугубо морального и гуманитарного характера. Просто Горбачев и группа его сторонников приняли решение принести в жертву дело и идеи международной солидарности ради того, что, как они надеялись, обернется благом для задуманного им курса «перестройки».

В этой связи следует напомнить, что рассматриваемые изменения в советской международной, внутренней и идеологической политике не наступили разом. Хотя, как уже отмечалось, уже осенью 1985 года в этих вопросах стали намечаться определенные признаки чего-то иного, вряд ли кому-нибудь тогда, вообще, могла придти в голову мысль о подлинном масштабе отступлений, поражений и бедствий, которые вскоре предстояло вынести стране. Более того, в ретроспективе все это выглядит почти невероятным даже и теперь, если пытаться дать хоть сколько-нибудь внятное объяснение столь невообразимому ходу событий. А тогда, в 1985 году, было и вовсе неясным, куда в действительности ведет Горбачев.

Внешне доступные сигналы и впечатления на этот счет, как правило, были весьма расплывчатыми и противоречивыми. Так или иначе, но сам Горбачев тогда ведь все еще говорил о возрождении ленинизма и совершенствовании системы социализма. Он также заявлял, что он не намерен отказываться от идеологии социализма или идти по пути ее ревизии. Он говорил лишь об усилиях приспособить эту идеологию к новым реальностям мира. Более того, после заявления о предстоящем уходе из Афганистана он даже усилил помощь и поддержку с советской стороны борьбе партии Африканского Национального Конгресса (АНК) в Южной Африке. Об этом сообщает Владимир Шубин в своей книге «Африканский национальный конгресс (АНК) – взгляд из Москвы», изданной в 1999 г. в Южной Африке.

Весьма показательным было и то, что первые повороты направо Горбачев предпринял в областях идеологии и внутренней и международной политики. Очевидно, в этих сферах он чувствовал себя как-то свободнее, несмотря на то, что можно было опасаться каких-нибудь реакций и вмешательств со стороны ряда других партийных, государственных и общественных структур. Изменения в экономике начались лишь в 1986 году. Бесспорно, самой скользкой стороной в инициативах Горбачева в этой сфере были намерения уменьшить функции и значение системы единого планирования экономики, а в дальнейшем – и общественной и государственной собственности на средства производства.

На ХХVІІ-ом съезде партии он выступил за расширение границ самостоятельности объединений и предприятий с тем, чтобы они взяли на себя «всю ответственность» за управление своей деятельностью во имя повышения эффективности и прибыли и достижения наивысших конечных результатов». По его мнению, центральные экономические органы следовало освободить от «текущих хозяйственных вопросов» с тем, чтобы «сосредоточиться на перспективных вопросах» долгосрочного планирования и внедрения достижений прогресса науки и техники. Предприятия получили возможность самостоятельно реализовать сверхплановую продукцию. Размер фонда заработной платы предприятий объявлялся уделом самих предприятий и непосредственно увязывался с доходами от реализации их продукции. Параллельно с освобождением центральных органов планирования (Госплана) от текущих хозяйственных вопросов предусматривалась передача их функций на новым органам руководства межотраслевыми комплексами. Основная часть деятельности оперативного управления делегировалась непосредственно предприятиям и объединениям, равно как и соответствующим органам планирования на республиканском, региональном, областном и городском уровне. Наряду с этим Горбачев заверил съезд партии, что, какими бы радикальными не казались все эти изменения, они ни в коем случае не затронут обеспечение безусловного приоритета общенародных интересов над интересами отраслей и районов. Он также подчеркивал, что речь идет исключительно об изменениях методов работы, но ни в коем случае не об «отступлении от принципов социализма», планового начала управления экономикой.

Однако своей речью на съезде Горбачев открыл двери для появления разных форм негосударственной собственности, в том числе, и полностью частных предприятий. Он указывал на то, что «кооперативная форма собственности далеко не исчерпала своих возможностей в социалистическом производстве», и призывал всемерно поддерживать формирование и развитие кооперативных предприятий и организаций. Все это вполне могло бы быть полезным и отвечать истине, если бы речь шла о подлинных кооперативах. На деле оказалось, однако, что Горбачев, по всей видимости, имел в виду, преимущественно, частные предприятия, что вряд ли соответствовало убеждениям и взглядам большинства делегатов съезда. В том же духе Генеральный секретарь выразил определенные симпатии даже к частным предприятиям «второй экономики», заметив, что, «как показывает опыт, небольшие, технически хорошо оснащенные предприятия во многих случаях имеют свои преимущества». «Пресекая нетрудовые доходы, нельзя допустить, чтобы тень падала на тех, кто честным трудом получает дополнительные заработки. Более того, государство будет способствовать развитию различных форм удовлетворения спроса населения и оказания услуг. Надо внимательно рассмотреть предложения об упорядочении индивидуально-трудовой деятельности. Разумеется, такие виды труда должны полностью совмещаться с принципами социалистического хозяйствования, базироваться либо на кооперативных началах, либо на договорной основе с социалистическими предприятиями. Общество, население от этого только выиграет» – обещал тогда Горбачев (111).

Наряду с этим в присущем ему стиле он сразу призвал обеспечить «надежный заслон любым попыткам излечения нетрудовых доходов из общественного достояния». Указывал на «недопустимость так называемой выводиловки», «выплаты незаработанных денег, не связанных с трудовым вкладом работника» и заклеймил уже обозначившиеся, по его мнению, «группы людей с отчетливо выраженными собственническими устремлениями с пренебрежительным отношением к общественным интересам». Генеральный секретарь также подчеркивал, что высшей целью и мерой оценки хода реформ будут являться условия «полнее реализовать возможности социализма» (112).

Последующее развитие показало, однако, что, очевидно, смысл подобных обещаний и призывов, скорее всего, сводился к созданию некой дымовой завесы, предназначением которой было прикрыть до поры до времени подлинное содержание указанных перемен, метящих, в конечном итоге, на усиление и дальнейшее укрепление роли частной собственности.

В этом плане вполне естественно было ожидать, что заложенные таким образом в самих формулировках съезда противоречия в основном содержании и целях реформы экономики с полной силой выявятся позже, в ходе попыток последующего осуществления ее на практике. Так, с одной стороны, Горбачев поддержал принятие Закона о санкционировании нетрудовых доходов и решение об учреждении новой государственной агентуры контроля за качеством продукции («Госприемки»). С другой стороны, Генеральный секретарь также дал ход ряду важнейших мер по либерализации экономики, способствовавших, в конечном итоге, дальнейшему становлению частной хозяйственной деятельности. Так, например, в августе 1986 г. он предоставил государственным предприятиям право на непосредственную внешнеэкономическую деятельность, что означало на деле и право на вывоз капиталов за границу. Опять по его же распоряжению в октябре того же года был узаконен определенный тип «производственного кооператива», по сути дела, являвшийся всего лишь прикрытой формой существования частных предприятий. Позже, в ноябре, он снова объявил о дополнительном расширении масштабов частной хозяйственной активности.

Грэгори Гроссманн, автор исследования «Разрушительная самостоятельность. Тоннель в конце света» (опубликовано в 1998 г. в сборнике под редакцией Стивэна Ф. Коэна «Историческая роль подпольной экономики в Советском Союзе»), утверждает, что полный смысл решений Горбачева стал ясен лишь к концу 1987 г. и позже. Вместе с тем, еще во время принятия этих решений уже выявились, по крайней мере, три их существенных последствия.

Во-первых, разрешение на право «экономической деятельности за рубежом» прямо оборачивалось неким рогом изобилия для избранных, ибо таким способом за границу вывозились трудно поддающееся подсчету миллиарды долларов свежеприватизированного капитала.

Во-вторых, т.н. «кооперативы» в преобладающей части оказались узаконенными средствами ограбления государственных предприятий и на входе, и на выходе их деятельности.

В-третьих, закон об упорядочении так называемой индивидуальной хозяйственной деятельности, на деле, способствовал скорее прикрытию и поощрению незаконной теневой экономики, чем поддержке мелких предприятий, существующих на законных основаниях (113).

В плане социальном все это приводило к разрастанию порожденного «второй экономикой» общественного слоя мелкой буржуазии и укреплению его позиций. Вскоре после этого наиболее активным (а, может, просто самым наглым) представителям этого слоя удалось приобщить к идее частнособственнического интереса также и весьма значительную часть как официально существующей, легальной экономики, так и управляющего аппарата правящей политической партии и государства.

Таким образом, может, несознательно, а возможно, и вполне преднамеренно, – действия Горбачева в значительной мере способствовали расширению социального базиса того политического курса, который впоследствии привел к переориентации страны в направлении восстановления капитализма. Такая, внешне будто бы противоречивая, а, по сути дела, скорее всего, весьма умело построенная в тактическом плане, политика Горбачева, в сочетании с почти единодушным желанием перемен как со стороны руководства, так и рядовых членов коммунистический партии, может во многом объяснить отсутствие какой-либо, даже словесной, оппозиции его курсу за все первые два года его правления. Эволюция отношения к этому курсу Егора Лигачева, являвшегося вторым по важности занимаемого поста человеком в партии после Генерального секретаря, во многих отношениях может служить показателем того, насколько медленным, внутренне противоречивым и даже нерешительным оказался процесс формирования критики слева всего того, что сначала почти что робко, а затем все более уверено и явно проводилось в качестве общепартийной политики.

Егор Лигачев родился в Сибири в 1920 году. Он рос в большом промышленном и научном центре Новосибирске, где отец его работал на заводе. Окончил Московский авиационный институт. Во время войны работал на авиационном заводе, выпускающем истребители. В партию вступил в 1944 году. Свою партийную карьеру начал в Новосибирской области секретарем районного комитета Комсомола. В 1959-м он был избран первым секретарем Областного комитета КПСС в Новосибирске. С 1961 по 1965 г.г. работал в ЦК КПСС в Москве, после чего, по собственному желанию, был направлен в сибирский город Томск, где и работал на посту первого секретаря Областного комитета в течение последующих 17 лет.

Показательным для личности и взглядов Лигачева было то, что он никогда не был согласен с представлением всего периода правления Брежнева как времени застоя. Он всегда с чувством гордости вспоминал и говорил о том, что было сделано и построено в Томске и области в те годы. «Я просто строил социализм», – говорил он, – а таких, как я, были миллионы!» Вот что пишет о Лигачеве историк Стивэн Ф. Коэн, которого считают одним из лучших знатоков Советского Союза и советской политической жизни: «Всегда уравновешенный, уверенный в себе, трудолюбивый, воздерживающийся от употребления табака и алкоголя семьянин, о котором никогда не ходили слухи в связи с какими-нибудь скандалами, Лигачев сделал исключительно много для модернизации промышленности и сельского хозяйства в области, которой он руководил. Он не только создал там ряд новых предприятий, но и заботился о сохранении ценных для истории старинных деревянных построек, поддерживал и помогал развитию искусств. Но, одновременно с этим, вопросы единства и руководящей роли коммунистической партии в обществе всегда сохраняли у него самое первостепенное значение. Он был готов всегда отстаивать и, если понадобится, защищать все это до конца» (эта характеристика Лигачева содержится в вступлении Стивэна Ф. Коэна к книге Лигачева «В Кремле Горбачева», изданной в 1999 году в Нью Йорке).

В апреле 1983 г. Юрий Андропов вызывал Лигачева в Москву и назначил его заведующим Организационным отделом, т.е. кадровиком партии. В конце года он становится секретарем ЦК по тем же вопросам. На этом посту судьба сталкивает его с Горбачевым. Вместе с ним через два года он становится членом Политбюро. Все считали их самыми ревностными сторонниками перемен (114).

Во время первого этапа реформ Лигачев проявил себя самым хорошо подготовленным и убежденным ленинцем среди всех высших руководителей КПСС того времени. В своем качестве секретаря по кадровой политике он занимал вторую позицию в партии после Горбачева. Поскольку он искренне считал, что как партия, так и страна в целом нуждались в переменах, первоначально он следовал заданному общему курсу реформ Горбачева. По всей видимости, он, как и многие другие члены партии и сторонники коммунистической идеи по всему Союзу и за рубежом, просто считал, что речь идет о возврате к основным идеям и к реально начатому во время руководства Андропова политическому курсу, верным последователем которого он себя считал.

Такой его энтузиазм в отношении реформ, очевидно, помешал ему вовремя разобраться в тенденциях правого уклона в политике Горбачева, которые, хоть и в завуалированном виде, намечались в ней чуть ли не с самого начала его прихода к власти. Более того, сам Лигачев иногда тоже принимал участие в начинаниях Горбачева, о чем, конечно, потом ему оставалось только горько жалеть. Так, например, он помог избранию на пост ответственного редактора журнала «Огонёк» В. Коротича, оказавшегося впоследствии одним из самых активных пропагандистов и проводников антипартийной линии в стране. Лишь позже Лигачев сознался, что долгое время он так и не понимал, почему именно средствам массовой информации следовало поручать ускорение, да, по сути дела, и само осуществление реформ. По его свидетельству, лишь после 1986 года он стал давать себе отчет в том, что предоставление Яковлеву всей власти над средствами массовой информации «было, очевидно, большой ошибкой» (115).

Так или иначе, к концу 1986 года реформы Горбачева складывались так, будто бы у них и на самом деле было два лица: одно - смотревшее налево, а другое – обращенное направо. Трудно сказать, было ли это следствием какой-то заранее продуманной тактики или просто дела складывались таким образом, следуя объективному ходу событий. В тот начальный период правления у Горбачева были как неудачи, так и вполне обнадеживающие и обещающие начинания. В общей сложности, несмотря на имевшиеся неясности относительно конечных целей и общего хода реформ, он, в общем плане, продолжал радоваться поддержке со стороны остальных членов Политбюро и популярности среди широких слоев населения.

В декабре, вполне неожиданно для тех времен, вспыхнул кризис, спровоцированный выступлениями национального экстремизма в столице Казахстана Алма-Ате. С одной стороны, это, очевидно, было чревато последующими более серьезными проблемами такого рода. С другой, кризис указывал и на наличие ряда слабостей у самого Горбачева.

Одним из таких недостатков Горбачева как политика было его весьма пренебрежительное отношение к национальным чувствам и интересам народов Союзных республик на периферии страны. Не исключено, что оно сложилось еще в годы его жизни в довольно отдаленных от центра местах русской провинции. Так или иначе, по словам историка Эллен д`Анкосс («Конец Советской империи», 1994 г.), «он обращал слишком малое внимание на национальную чувствительность и с необъяснимой легкостью пренебрегал установленными после 1956 года и получившими статус норм закона правилами представительства национальностей на общесоюзном, партийном и правительственном уровне. Так, если во времена Брежнева в Политбюро были три члена нерусской национальности (руководители соответствующих Союзных республик), при Горбачеве был уже только один – Щербицкий из Украины. Представители мусульманских республик Средней Азии и Кавказа, а также Грузии и двух славянских Союзных республик (Украины и Белоруссии) были при Брежневе полноправными членами или кандидатами в члены высших органов партии. При Горбачеве люди из мусульманских республик и Кавказа просто исчезли из Политбюро. Кроме того, никто «в верхах», кроме Шеварднадзе, не имел какого-либо опыта работы на национальной периферии и в пограничных республиках». Все это, отмечает д`Анкосс, способствовало тому, что они чувствовали себя «объектами пренебрежения и даже презрения и ненависти» (116).

Проблемы в Казахстане, разумеется, начались не при Горбачеве. С течением времени там, как и в некоторых других местах, постепенно накопился ряд факторов, порождавших чувства несправедливости и обиды. Процессы миграции внутри Союза с течением времени постепенно привели к тому, что казахи стали своеобразным меньшинством в своей собственной республике, где они насчитывали всего 40% ее населения. Не всегда благополучно складывалась также и политика выдвижения и развития местных национальных кадров и руководителей, а также в области реального обеспечения равноправия казахского и русского языков на всех уровнях государственного и официального общения. Несмотря на все прилагаемые усилия, русский так и остался языком общественной жизни.

Все это не могло не способствовать тому, что некоторые из казахов стали чувствовать себя как бы иностранцами в своей собственной стране. Если с течением времени из таких настроений постепенно складывалась взрывоопасная горючая смесь, то Горбачев благодаря своим действиям и личному отношению оказался фактором, способствовавшим непосредственному поджогу. Трудно сказать, был ли он просто неспособным или в силу каких-то причин отказывался понять всю важность национального вопроса для такой страны, как СССР. Так или иначе, он до конца оставался глухим и безразличным к национальным чувствам людей. Всего за несколько месяцев до событий в Казахстане в своем Политическом докладе ХХVІІ съезду КПСС он не обмолвился ни словом о наличии каких-либо проблем, связанных с межэтническими отношениями. Вместо этого, по свидетельствам д`Анкосс, он прибегал лишь к хвалебной риторике.

В условиях всячески поощряемой гласности подобное отношение со стороны Генерального секретаря никак не могло пройти незамеченным и остаться без соответствующей критики. После уже совершенной замены более половины членов ЦК Компартии Казахстана, в декабре 1986 г. Горбачев решил снять с должности и ее первого секретаря, этнического казаха Динмухамеда Кунаева, и поставить на его место Геннадия Колбина, не имевшего до этого никакого опыта работы в Казахстане. Колбина, к тому же, считали этническим русским. Действие такого рода могло быть либо большой ошибкой, либо какой-то заранее продуманной провокацией широкого масштаба. В результате этого на улицы Алма-Аты вышло по меньшей мере 10 000 студентов и других горожан, скандировавших лозунги типа: «Казахстан казахам и только им!» Нападениям со стороны демонстрантов подвергся ряд общественных зданий, включая и ЦК Коммунистической партии Казахстана. Волнения были подавлены при помощи армии.

По мнению Д`Анкосс, Горбачев так и не сделал абсолютно никаких выводов из этого самого значительного волнения на этнической почве за всю прежнюю историю СССР, к тому же вызванного непосредственно его собственными действиями. Более того, все его публичные речи и выступления и после событий в Алма-Ате все так же «неизменно указывали на наличие у него глубокой неуверенности и беспокойства относительно всего, имеющего отношение к национальному вопросу. Подобное его отношение иной раз доходило прямо до полной неспособности разобраться в значении даже самых элементарных фактов» (117).

Бесчисленные стеклянные осколки от разбитых окон и витрин, застилавших в те дни улицы Алма-Аты, как бы символически напоминали о том множестве вопросов и проблем, с которыми все чаще ассоциировался курс навязываемых Горбачевым реформ. Сам же он после того, как на деле отошел от намеченной Андроповым линии, все чаще впадал в длительные многословные проповеди о необходимости революционных перемен, в которых подчас просто было трудно уловить наличие какой-либо четкой идеи или сколько-нибудь обдуманного плана.

Со временем Генеральный секретарь все заметнее стал сливаться с исторически сложившейся традицией реформаторского ревизионизма времен Бухарина и Хрущева. Курс партии, по сути дела, стал возвращаться к идеям этих деятелей. При Горбачеве таких взглядов придерживалась преимущественно часть интеллигенции и партийно-государственного аппарата, оказавшаяся в зоне влияния «второй экономики». В дальнейшем Генеральный секретарь стал избавляться и от становившегося все более для него ненужным балласта идей классиков марксизма-ленинизма. Разумеется, он и это делал в своей уже привычной манере увиливаний и зигзагов, избегая прямых заявлений и деклараций, применяя излюбленную тактику риторических приемов.

Результатом всех этих усилий в конце концов стал отход от проверенных на протяжении более полувекового строительства социализма методов классово-партийного руководства средствами массовой информации. На деле практика советских организаций и советского образа жизни оказалась подмененной искусственно заимствованной у Запада теоретической моделью либерализма. Основная роль в этой подмене принадлежала выдвинутой и проведенной в жизнь лично Горбачевым «новой политике гласности», при помощи которой на деле он все более определенно навязывал всему обществу свои взгляды и мнения наряду с решениями, выгодными поддерживающим его социальным группам.

В области внешней политики в жертву были принесены не только принципы классовой борьбы и международной солидарности, но и все положительные результаты, обеспеченные прежним курсом, направленным на достижение равноправия и военно-стратегического паритета в международных отношениях. Основой достижений тех достойных позиций подлинной безопасности были многолетние самоотверженные усилия, труд и воля всех советских народов. И всему этому вдруг была поставлена точка, как бы в обмен на какие-то так и оставшиеся неясными «общечеловеческие ценности» «вечного и непреходящего» значения. Очевидно, именно им выпала роль оправдания тех многочисленных, ничем не возмещенных уступок, на которые практически все время шла в подчеркнуто одностороннем порядке, дипломатия Горбачева.

В том же духе, и его экономические реформы все определеннее складывались в сторону отхода от существующего социалистического уклада народного хозяйства с его системой единого экономического планирования и общественной собственностью на средства производства. Следуя своей уже привычной тактике, и здесь Горбачев первоначально объявлял всего лишь о переходе к большей «самостоятельности» отдельных предприятий и активизации кооперативных форм хозяйственной деятельности. Однако с течением времени становилось все яснее, что перемены в действительности ведут преимущественно в сторону утверждения частной собственности и расширения ее роли, в сторону ничем не ограниченной свободы товарно-денежных и рыночных механизмов. Иными словами, на первые позиции в обществе стали выходить ценности и идеалы «второй экономики», на ограничении и подавлении которой Горбачев первоначально как бы настаивал, давая обещания осуществить это на деле.

При этом, по наблюдениям Антони д`Агостино («Революция Горбачева», 1998 г.), на случай возражений, оппозиции или при неуспехе его замыслов и идей у Генерального секретаря обнаруживалась весьма характерная реакция, которую Д`Агостино назвал ее «забеганием вперед» (118). На практике же все это превратилось в исключительно опасный, не поддающийся разумному предвидению политический курс, в котором «забегание вперед», как правило, чаще всего оборачивалось очередным поворотом направо.

События в Алма-Ате в декабре 1986 г., по сути дела, явились всего лишь одним из первых предупреждений о том, насколько значительными и гибельными могут оказаться масштабы и последствия подобного курса.